Кирилл Мошков - Увидеть Хозяина

– День хорош, землянин! Как твой ходил, как порядке?

На что я отвечал что-нибудь вроде:

– Спасибо, дедушка, твоими молитвами. Как здоровье, как внуки?

– И-и! – отвечал обычно Марк, качая головой. – Внук, они зачем: чтобы радость был. А здоровый, это да, дед Марк всегда здоровый.

А в вечернее время, около девяти, когда Центр занятости уже два часа как закрывался, появлялся муниципальный служащий и снимал блокировку с кодовых замков передних входов в подъезды, зато перекрывал ворота во двор, чтобы после темноты туда не лезла всякая прохожая шушера.

На второй этаж можно было попасть только из первого подъезда. Когда-то, как говорили ветераны коммуны – Баритон и Шалая Ведьма, – коммуна представляла собой такое же общежитие, как на двух верхних этажах, только муниципалитет тогда селил туда не беженцев, а добровольцев-практикантов социальных программ, в основном – студентов. Потом муниципалитет Лисса из-за дефицита городского бюджета прекратил финансировать большинство социальных программ, для работы в которых в город приезжали студенты-добровольцы, и в общежитие начал проникать какой-то подозрительный люд, но тут грянула недолго протянувшая кампания " Жилье Молодому Лиссеру ", и часть комнат бывшего общежития была закреплена в качестве постоянного муниципального жилья за одинокими либо семейными молодыми жителями Лисса, в основном – в силу географического положения здания – принадлежавшими к Межпланетной Тусовке с Конкорью. Было это лет десять назад. Всех перипетий борьбы за коммуну старожилы уже либо не помнили, либо не хотели помнить – важно было, что в последние пять лет тридцать восемь из сорока комнат второго этажа занимали хиппи, часть которых жила здесь постоянно, часть – «вписывалась» к ним пожить недельку-месяц-год, а часть появлялась нерегулярно, но неизбежно. Только в двух комнатах, у самой кухни (кухня тут была огромная, как армейская столовая), ютились последние обитатели старого муниципального общежития – отставной комендант общаги, маленькая беленькая мадам Розенберг, проживавшая здесь с внуком Соломоном (родители которого три года назад от безработицы нанялись на рудники Тартара), и отставной завхоз общаги, рослая и худая сибирячка – мадам Курзакова, которая славилась в коммуне умением художественно зашить практически любую хиповскую рванину и проживала здесь с двумя внучками – Летой и Ингой (родители которых погибли в автокатастрофе много лет назад).

Нравы в коммуне царили вполне хиповские, то есть достаточно вольные, но дебошей, оргий, торговли тяжелыми наркотиками, драк и даже банального воровства в коммуне не было как таковых – потому что во главе коммуны стояла Ени, сумрачный взгляд которой повергал в трепет даже самых разудалых заезжих постояльцев. Она никогда не устраивала скандалов, не вызывала полицию и тем более не применяла никакого насилия, потому что в принципе не признавала насилия как такового. Она просто, случись какая мелочь, смотрела на нарушителя неписаных правил коммуны долгим неподвижным взглядом – и самые отчаянные буяны присмиревали, как овечки. Я подозревал, что у нее был сильный психократический потенциал, вот только не мог проверить это – в отличие от Фродо или Ланселота, я не умел определять психократов и тем более относительную мощность их психопотенциалов. Не знаю точно, на основании ли психократических способностей Ени, или на основании каких-нибудь неизвестных мне заслуг, но авторитетом она пользовалась колоссальным: всякий знал, что, случись какая ерунда, одно слово Ени может навеки погубить "системную" репутацию виновника, а потери системной репутации, пусть даже и самой шаткой, в Системе боялись не меньше, чем вне ее – потери обычной деловой репутации или порчи кредитной истории. Хипари с затаенной гордостью шептали друг другу, что, когда Ени только возглавила коммуну, три года назад, она вышибла из нее своего бойфренда, некоего Ляо, который вздумал, выражаясь языком полицейских протоколов, "угрозами склонить к близости" какую-то заезжую несовершеннолетнюю хипушку из Космопорта. На всех производило огромное впечатление, что ради восстановления справедливости она не пожалела собственного бойфренда, чья системная репутация с тех пор оказалась подорвана настолько, что "ты прикинь, брат, его теперь даже на Земле не рискуют по-системному вписывать – приходится чуваку в гостиницах жить, представляешь, фигня какая?"

Уж не знаю, что там было на самом деле, но история с Ляо, как я понял из редких отрывочных реплик самой Ени и из шепотом рассказанных мне неясных системных слухов, сильно изменила ее. Кое-кто помнил ее юной, бесшабашной, вечно хохочущей, весело и азартно устанавливающей в коммуне справедливость – в ее хиповском понимании, конечно. Но большинство нынешних обитателей коммуны видели ее только такой, какая она была теперь: спокойной, со странно неподвижным временами взглядом, рассудительной – и все-таки справедливой. Шепотом говорили, что Ляо попортил ей крови еще задолго до истории, приведшей к его вылету из "Системы". Шепотом говорили, что он пытался подсадить Ени на какие-то тяжелые синтетические наркотики, и она соскочила с них только незаурядной силой воли. И еще говорили шепотом, и это подтверждала сама Ени, что с тех самых пор, как Ляо покинул коммуну, она жила в самой маленькой комнатке на этаже, у самого входа – одна. Всегда одна. До того вечера, когда она привела из "Атавистик Шато" меня.

Не знаю, что именно побудило ее поступить так. Я не проявлял никакой инициативы, сказать по совести. Я был уверен, что она "впишет" меня к кому-то из коммунаров. Но она привела меня в свою комнатку, где среди огромных, в рост человека, кип книг и бумажных рукописей (она часто что-то писала, и писала в основном от руки) она спала на толстом, занимающим едва ли не половину крохотной кельи матрасе, покрытом неизвестно откуда взявшимися в этой конуре лосиными шкурами и темно-оранжевыми простынями с тоскалузским геометрическим узором.

Мне она сказала просто:

– Я хочу, чтобы мы спали вместе. Будет что между нами или не будет – мы решим с тобой, Рыцарь. Потом решим. А сейчас – ты сделаешь, как я хочу?

Я сделал, как она хотела. Первую ночь я почти не спал, слушая ее тихое дыхание рядом, под толстым, уютным футоном (ночи в Лиссе в это время года были еще холодные, а муниципалитет принципиально топил в здании только тогда, когда температура падала ниже нуля). На следующий день мы вместе ездили с группой Тетры в далекий пригород Маллонборо и затем в "Ящерицу", дорогой клуб в Старом Лиссе. А ночью… ночью между нами случилось то, о чем мы так ничего и не решили. Странно, но мы больше даже не заговаривали об этом. Просто все пошло так, как пошло.