Андрей Посняков - Саркофаг

У разрушенных церквей – неведомая сила уничтожила их вместе с администрациями и отделами МВД – собирались нищие, мелкие воришки, калеки и прочий люд, кое-кто из священников пытался восстанавливать храмы… такие обычно долго не жили. Кто-то не давал возрождать веру, управление, законность… кому-то выгоден был возникший криминальный беспредел, едва сдерживаемый возникающими в некоторых районах зачатками феодализма.

Кому-то выгодно… Трехглазым? Нет, они были для этого слишком тупы, да и вообще использовались истинными хозяевами в качестве цепных псов.

Истинными хозяевами, которых никто и никогда не видел. Но их зловещее присутствие определенно чувствовалось. Очень даже определенно! Даже на примере все тех же банд – как только одна из «корпораций» становилась сильнее прочих, тут же с нею что-то случалось – взрывались средства производства, поднимали локальные бунты рабы, словно бы сговорившись, со всех сторон наваливались конкуренты.

Непрестанно анализируя ситуацию, Тихомиров уже хорошо представлял все положение дел, во многом со слов того же Михал Михалыча, весьма любившего почесать языком, особенно под выпивку. Говорил «дядя Миша» много, а вот выводов делать не умел – не хватало умения обобщать.

Зато это умение в избытке имелось у Макса! А материала для выводов и обобщений было предостаточно. Вот хотя бы взять «литовских»…

– Завтра смотри не опаздывай, – поставив на ящик опустевший стакан, предупредил машинист.

– Когда я опаздывал-то? – обиженно протянул Максим. – Ну ты и скажешь же, дядя Миша!

– Да это я так. – Михал Михалыч примиряюще махнул рукой. – К слову. Просто завтра у нас с тобой рейс больно уж важный.

– А что такое?

– За дровами поедем. Туда, к Стрельне. А то Сосновую Поляну людишки уже всю давным-давно выпилили, лесочек у Володарского – тоже. Хорошо, Степаныч вовремя сообразил у Стрельны охрану выставить. А то ведь уже… на лесовозах с фишками приезжали, просекли тему, сволочи! Зима не за горами, дрова сейчас самый выгодный бизнес.

– И что с теми, с лесовозами? – лениво поинтересовался Максим.

– Что-что… что надо! У наших там пулемет был припрятан. А и нечего на чужой каравай рот разевать!

– Это верно. – Молодой человек задумчиво кивнул и вздрогнул. – Подожди, дрова – это ведь, вроде как Евсея вотчина?

– Ну, Евсея, – неохотно согласился Михалыч. – Так Евсей… у него все дрова, в общем. А у нас-то – свои! JIec-то стрельнинский – наш, не Евсея.

– Все равно. – Тихомиров покачал головой. – Обидеться Евсей может. А у него контора сильная, пожалуй, посильней нашей будет.

– Все равно! Лес-то наш! Не по понятиям отбирать будет.

– Плевать Евсею на все понятия.

– Ну, вообще-то да… – Поднявшись на ноги, машинист покачнулся и смачно высморкался в пожухлую осеннюю травку, уже основательно прихваченную морозцем.

Ноябрь нынче выдался теплый, морозило лишь иногда, по ночам, а так все стояла слякоть. Надо сказать, дядя Миша жил поблизости от Ульянки, в Дачном, в собственном – небольшом, но с кирпичной печкой – домике, там же, у платформы, обычно «ночевал» и паровоз, к которому Максим добирался с утра по шпалам – самый безопасный был путь, да и недалеко вообще-то.

Молодой человек вот уже две недели жил у Евгении Петровны, в маленькой комнатке, вместе со впавшей в какую-то фрустрацию Леночкой. Девчонка никуда не выходила, целыми днями валялась на койке, иногда плакала, а большей частью читала какие-то дурацкие женские романы, которые брала у соседки сверху. Евгения Петровна подобного чтива не признавала и постоянно перечитывала что-то из классики – Чехов, Толстой, Достоевский. Обожала Диккенса, а из «легкого чтения» – Конан Дойля.

Даже к сексу Леночка вдруг остыла, хотя, казалось бы, какое-то время только одним этим и жила. Максим не настаивал и даже все чаще и чаще ночевал у Михалыча в избушке, старик и рад был, тем более помощник машиниста, как гордо именовалась новая должность Макса, с пустыми руками никогда не являлся, приносил с собой спиртное – водку, вино, что дадут. Халтурил на паровозе, брал, кому что передать – не за так, конечно. К этой халтурке сам же дядя Миша помощничка и приохотил, а уж тот развернулся, уже дошло дело и до стройматериалов – их грузили под дрова, в тендер, правда, приходилось делиться кое с кем из охранников.

Тихомиров уже и подумывал насовсем переехать к Михалычу, поскольку свои сомнительные отношения с Леночкой продолжать больше не собирался – стыдно было. Нет, Леночка – девчонка вполне себе симпатичная, сказать нечего, все при всем… вот только любил-то молодой человек вовсе не ее, а Олесю, сгинувшую вместе с самолетом и летчиком. Олеся, Олеся… Где же тебя искать-то?

– Так ты, Максим, у меня сегодня ночуешь?

– Не, дядя Миша, в Ульянку пойду. Евгении Петровне обещал новую дверь поставить.

– А, ту, что мы третьего дня везли!

– Ее…

– Хорошая дверь. Ну иди, раз надо.

Оба один за другим выбрались из паровозной кабины, спрыгнули наземь, помахали бдительному охраннику.

– Слышь, Михалыч, – обернулся Максим. – Петровне и дровишки бы на зиму не помешали… хоть немного. А она б нам наливочки, а?

Старый машинист облизнулся:

– Да уж, наливочка у нее классная. Только вот насчет дров. Завтра вряд ли выйдет… Лучше чуть попозжей… А завтра ты бы того… у платформы где-нибудь пару кубов припрятал.

– Да уж постараюсь. – Максим хмыкнул и, не оглядываясь, быстро зашагал по шпалам.

Пару кубов… Угу! Что он, трактор что ли? Ну, сколько получится, конечно, припрятать можно, Евгения Петровна – женщина хорошая, а без дров ей зиму никак не прожить. Правда, пока можно было потопить и мебелью…

«Домой» – Тихомиров пока так и называл квартиру Евгении Петровны – молодой человек добрался быстро и сразу же занялся дверью: снял старую, фанерную, аккуратно прислонил к стеночке – на дрова – и уже принялся навешивать новую, как вдруг с улицы вбежала в подъезд Леночка.

Довольная, разрумянившаяся:

– Дверь ставишь? Вот молодец. Давай подержу… ну, давай же! Нет, нет, тетя Женя, вы лучше на кухню идите, простудитесь еще. Мы тут и вдвоем сладим… Верно?

– Точно, сладим, – охотно подтвердил Максим. – Лена, ты бы принесла свечку.

Вообще-то свечки давно уже были страшным дефицитом, как и зажигалки, и спички, но ради такого дела можно было и чуть-чуть посветить. А что делать? Домой-то Максим возвращался лишь с наступлением темноты, а утром, едва начинало светать, уходил. Без всяких выходных, разумеется.

Навесив дверь, тут же и обмыли, так, по чуть-чуть, да пораньше завалились спать… Как и все – весь Петербург теперь ложился рано и вставал по солнышку. Экономили свечки, керосин, батарейки для фонарей – у кого что еще оставалось.