Алексей Гравицкий - Четвертый Рейх

Спустя несколько лет Макс Валье, заручившись финансовой поддержкой Фрица фон Опеля, построит гоночный автомобиль с пороховыми стартовой и маршевой ракетами в качестве двигателя. А еще спустя год — новый автомобиль с двадцатью четырьмя твердотопливными ракетами. Поставленный рекорд скорости в двести тридцать километров в час заставит многих рукоплескать, захлебываясь от восторга.

Четырьмя годами раньше запущенная Вернером посреди Берлина модель вызвала меньшую шумиху. Ни денег, ни славы эти испытания малолетнему изобретателю не принесли. Зато взрыв на оживленной улице привлек внимание полиции.

Из участка его забирал отец. Барон был сердит на сына и не скрывал этого. Но отцовского недовольства оказалось недостаточно, чтобы потушить вспыхнувшую в мальчишеском сердце страсть.

Идея не отпускала, становилась все более навязчивой. Ей в угоду жертвовалось буквально все. Отец злился, но поделать ничего не мог. В результате французская гимназия в Берлине сменилась школой-интернатом в замке Эттерсбург, а оттуда уже в этом, тысяча девятьсот двадцать восьмом году Вернер попал сюда, на Шпикерог.

За эти годы он вырос, но идеи не бросил. Скорее, она росла вместе с ним. Неудачные эксперименты привели молодого фон Брауна к двум простым практическим выводам. Во-первых, проведение экспериментов требовало тщательного выбора места и времени. Во-вторых, пришло понимание необходимости не создавать модель на глаз, а все тщательно просчитывать.

Перевод в новый интернат нежданно разрешил оба вопроса. Во всяком случае, с неприметным местом для проведения экспериментов на острове проблем не было. А вот с проектными расчетами все оказалось куда сложнее.

Математика и физика Вернеру не давались. И если в двенадцать лет из-за неудовлетворительных оценок по этим дисциплинам он остался на второй год, то к шестнадцати годам юный изобретатель худо-бедно подтянул знания, но до высшего бала ему было примерно так же, как его моделям до Луны.

И тут судьба послала ему Карла…

При мысли об однокашнике Вернер остановился и оглянулся. Карл Кляйн семенил следом. Не отставал, хоть и порядком запыхался. Вечно немытые волосы выглядели сейчас, кажется, еще более сальными. Очки, которые неряшливый приятель не снимал никогда, слегка сползли на сторону, добавляя внешности Карла еще больше нелепости.

— Что? — затравленно озираясь, пропыхтел он.

Вернер покачал, головой. Не объяснять же в самом деле, что задумался и опомнившись спохватился не потерял ли гения по дороге.

Карл действительно был гением. Господь бог обделил его массой достоинств, начиная с чистоплотности и аккуратности и заканчивая чувством юмора, но взамен наградил небывалым качеством, вложив в черепную коробку совершенный по части точных наук мозг.

Карл Кляйн не обладал ни смелостью, ни фантазией для того, чтобы пробовать пискнуть новое слово в науке. Но смелости и фантазии у Вернера и без него хватило бы на десятерых. А вот найти лучшего математика, чем Кляйн, он не смог бы даже среди интернатских педагогов.

Задружиться с забитым очкариком оказалось не трудно. Карл не был избалован чьим-либо вниманием, потому на контакт пошел легко. В первый момент, правда, напрягся, чуя что-то странное в неожиданном интересе к собственной персоне, но подвоха не заметил и очень скоро стал считать фон Брауна своим лучшим и единственным другом.

Вернер держался с ним мило и приветливо. За глаза использовал, но без цинизма. Даже питал некую смесь жалости, брезгливости и симпатии.

Через пару недель после знакомства Карл уже доверял ему настолько безгранично, что по секрету начал делиться скучными подробностями своей ущербной биографии. Вернер, в свою очередь, охотно, хоть и избирательно, откровенничал в ответ. Среди прочего с улыбкой подкинул несколько историй о своих изобретениях. Начиная с фруктового ящика на колесах с ракетным двигателем и заканчивая идеями ракеты.

Рассказывал без фанатизма, скорее с самоиронией. Не забывая при этом вставлять важные технические подробности. Надеялся подцепить Кляйна, заинтересовать его.

Подцепил. Карл задумался.

Спустя еще некоторое время очкарик сам вернулся к разговору о модели ракеты и вывалил такие выкладки, что у фон Брауна в глазах потемнело от забрезживших впереди перспектив.

Карл Кляйн оказался самородком. Вернер готов был поклясться, что вместе они свернут горы. И теперь, продираясь через кусты к их пусковой площадке, он был уверен в успехе предстоящего опыта.

Вернер снова остановился. На этот раз не оглядывался, Карл надсадно хрипел за спиной. Дыхание у гения сбилось. Фон Браун прислушался к своему. Ничего, в порядке. Только сердце колотится, как бешеное. Но это не от быстрой ходьбы, а в волнительном предвкушении.

Он выбросил вперед руку и отвел в сторону ветви кустов, открывая вид на небольшую поляну.

Ракета.

Надежная и опасная одновременно. Тяжелая, но способная летать.

Еще не настоящая, но уже нечто большее, чем ящик от фруктов с пачкой петард.

На поляну они вышли вместе. И оба верили, что их детище взлетит. И потомок министра продовольствия Веймарской республики, имя которого навсегда свяжется с ракетостроением, хоть и останется в тени других имен. И его рано осиротевший затюканный однокашник, имя которого никто никогда не вспомнит, да и узнают о его участии в проектах фон Брауна всего несколько человек.

Но все это потом. А тогда они просто вышли на поляну. Просто подошли к ракете. И просто запустили ее. Грохот взрыва, должно быть, слышала половина острова.

Ракета не взлетела.

Вернер фон Браун попал под домашний арест.

Карл Кляйн — в реанимацию.

Дело кое-как удалось замять.

Карл лежал на узкой койке и держал в руках зачитанную до дыр «Ракету для межпланетного пространства» Германа Оберта. Эту книгу Вернер узнал бы не глядя. За последние месяцы она стала для него настольной. И Кляйну этот уже порядком истрепанный томик принес именно он.

Фон Браун вошел в комнату и прикрыл дверь. Карл отложил книгу и посмотрел на лучшего и единственного друга.

Вернер долго пытался придумать начало для разговора, но ничего, кроме дежурной вежливости, родить не смог:

— Как ты?

Кляйн кисло улыбнулся.

— Все в порядке. Доктор сказал, жить буду…

Он замолчал. Странно, словно оборвав себя на полуфразе. Будто раздумывал, продолжать или смолчать. Наконец, обронил тихо:

— Ходить больше не смогу.

И отвернулся. Вернер подошел ближе, неловко подставил стул. Сел.

Ощущение было странным. При некоторой симпатии близким человеком он Карла никогда не считал. Но именно сейчас ушла брезгливость и заострилась жалость. Наверное, надо было сказать что-то ободряющее, но слова не шли.