Алексей Гравицкий - Четвертый Рейх

Стройные ряды деревьев убегали вдаль на сотни метров, отбрасывая причудливые тени в рассветно-закатных лучах Глизе. Под багряными сполохами местной звезды сад казался окропленным кровью. В этом напряженном пейзаже что-то шевелилось. Александр пригляделся.

На дальнем краю сада вперевалку двигались по земле странные фигуры. Осьминоги! Выходит, местные живут не только в лесах.

«Эти деревья расти, как угодно чуждым».

Александр едва заметно вздрогнул. Момент, когда щупальце коснулось затылка, он успешно прозевал. Осьминог, оказывается, мог быть совершенно незаметен. Или он сам расслабился?

— То есть это сад немцев? — тихо спросил Погребняк. — А как же твои сородичи? Вон там? Почему в них не стреляют?

«Их пути переплетены с путями чуждых. Они заблудились в плен, — пришел не совсем внятный, но, в общем, понятный образ. — Они работают с деревьями и с растениями там дальше».

— Они нас не выдадут?

«Они не чуждые. Они не станут нарушать чужой путь».

— Уже что-то, — пробормотал Александр. — Ладно, а мои… Те люди, что прилетели со мной, они здесь?

«Здесь деревья, — охотно принялся объяснять Осьминог. — Потом растения. Дальше жилища чуждых, потом многие жилища чуждых. Дальше Жизни нет. Известно, что там жилище чуждых, принимающих решения. Те, что пришли с тобой — там».

Мысли мелькали, как вспугнутые белки. Деревья — сад. Растения — огород? Поле? Дальше жилища чуждых. С этим вроде понятно. Какие-то дома. Потом многие жилища. А это что? Город? Возможно. И в центре его место, куда осьминогам хода нет, и где обитает местное правительство. Видимо, туда отвезли Богданова с экипажем.

Вроде сходится. Если их куда бы и поволокли, то к начальству. Межпланетные столкновения местечковыми шишками вряд ли решаются. И что дальше? Что делать с этим знанием, если он толком не знает законов, по которым живут чуждые… то есть местные люди?

«Надо идти в жилище, брать принадлежащее чуждым, чтобы ты выглядеть как чуждый», — снова прорезался в голове Осьминог.

Не то прочитал мысли, не то просто продолжил тираду.

«Если сын неба станет как чуждый, он сможет быть незаметен, сможет добраться туда, где не бывает Жизнь. Тут, где деревья и растения, чуждых мало. Можно попасть в жилище тихо-тайно».

— Можно, — согласился Александр. — Идем.

«Двигаться прямо. Осьминог будет ждать впереди, где конец деревьев».

Щупальце отклеилось от затылка. Головоногий приятель скользнул вверх по стволу и исчез в густой кроне дерева. Все произошло мгновенно, но последний образ вышел настолько четким, что ошибиться, сославшись на поспешность, было просто невозможно. Погребняк поперхнулся, осмыслив его до конца, поглядел вслед проводнику, но тот уже исчез из вида.

Головоногий впервые назвал себя «Осьминогом». Не «Жизнью», не как-то иначе, а именно тем именем, которое прицепил ему Александр. В этом вроде бы не было ничего сногсшибательного. Но почему-то такой поворот производил впечатление. Будто Осьминог сократил дистанцию, добавил в отношения некую почти интимную дружескую симпатию. Подтвердил право человека называть его так, как тому удобно.

В душе шевельнулось что-то давно забытое. Вычеркнутое из жизни…

«Еще не хватало тут сантименты разводить». — Александр резко оборвал себя на середине мысли, облизнул губы и зашагал вперед.

Главное, идти ближе к деревьям, чтобы издалека сливаться с вереницей стволов. Не бросаться в глаза, но и не прятаться — такая стратегия казалась наиболее здравой.

Александр шел уверенно, почти спокойно. Стараясь не вертеть головой и выглядеть так, словно идет по знакомым, тысячу раз хоженым местам. Насколько у него получалось, судить было сложно, людей, которые могли бы это оценить, на глаза не попалось. Но он не сильно расстроился.

Головоногих на другом конце сада было три. Они кособоко топтались между деревьев и перещелкивались о чем-то. Отличить одного от другого казалось невозможным, но своего Осьминога он узнал сразу.

В отличие от собратьев он выглядел как-то… контактнее, что ли? Или Александр просто к нему привык.

Погребняк остановился под деревом на краю сада, прислонился спиной к стволу и посмотрел вперед. Там в кроваво-красных лучах раскинулось широкое поле.

Александр огляделся. Левее и правее тоже были поля. Впереди за полем краснели черепичными крышами редкие невысокие, в пару этажей домики. Где-то там, жили люди. Только сейчас они казались более далекими, чем коснувшийся головы Осьминог.

— О чем трещали? — спросил Александр.

Осьминог мотнул щупальцем куда-то вперед, в сторону поля.

«В том жилище сейчас никого нет. Чуждый ушел туда, где много жилищ. Надо двигаться».

— А он не вернется?

«Нет понимания, — озадаченно посмотрел Осьминог. — Вернется».

— Когда вернется? — поспешил исправиться Александр, сообразив, что головоногому нужно четче ставить вопрос.

«Нет знания. Надо двигаться. Двигаться отдельно».

— Хорошо, — согласился Александр.

В конце концов, здесь явно живет фермер, а не военный. Так что, даже если он вернется не вовремя, ничего страшного не случится.

И они задвигались через поле. Порознь, как и хотел Осьминог.

Головоногий отошел в сторону и вышел на поле шагов за двадцать от того места, где стоял Погребняк. На земле он выглядел неповоротливым и кособоким. Смешно перекатывался, заваливаясь то на одну, то на другую сторону.

Александр выждал пару минут и зашагал к указанному дому. Шел неторопливо, как бредущий по своим делам, ушедший в мысли человек, не особенно обращающий внимание на окружающее. Но блуждающим взглядом отметил и отсутствие людей, и присутствие еще нескольких осьминогов.

Те тоже заметили его, но смотрели как-то странно. В их огромных тоскливых глазах не было ни симпатии, ни неприязни. Скорее — некое безразличие с легким оттенком надежды. Так смотрят на старый стул с отломанной ножкой. Сидеть на нем нельзя, но он зачем-то продолжает оставаться в доме. Как знать, может быть, когда-то для чего-то и сгодится?

Александр отвел взгляд и, сосредоточив внимание на фермерском доме, зашагал быстрее.

На этот раз их вывели всех. Кадзусе только-только вернулся после очередного осмотра дочери фюрера. Девочка пережила очередной кризис и была очень плоха. Доктор вернулся в глубокой задумчивости. На вопросы Богданова отвечал односложно и только после того, как Игорь потребовал подробного отчета, ответил раздраженно:

— Тяжело. Я не специализировался по детям. Это тяжело, как вы не понимаете?

— Чем же?

Кадзусе посмотрел на Богданова с сожалением.

— Она мне верит. Ей очень нравится, что я космонавт. Она считает, что у меня смешные глаза. Это очень хорошая и добрая девочка, Игорь. Я не могу ей помочь. В этом страшная правда, которую любой врач всегда носит с собой. Такой груз нельзя откинуть. Невозможно. — Он потер лицо ладонями и продолжил уже тише. — Спросила сегодня, когда она сможет гулять. Тот сад, который мы видели, он, оказывается, был разбит специально для нее. Когда она там гуляет, ей становится лучше.