Валидуда Анатольевич - Время Обречённых

К концу 1923 года бывшее Сувальское воеводство почти обезлюдело. А с 1924-го русская военная администрация начала проводить политику вытеснения оставшегося польского населения, продолжавшуюся вплоть до конца десятилетия. Был введён запрет на польский язык и большинство польских названий, исключая топонимы. Да и то, часть топонимов, особенно в восточных уездах губернии вскоре стали русскоязычными. Взамен коренных сувальцев в новообразованную губернию хлынули переселенцы из Белороссии, Малороссии, средней полосы Великороссии. Хлынули, привлечённые свободной раздачей пахотных земель и возможностью заработать на новых стройках. Теперь в губернии поляков проживало менее десяти процентов от общей численности населения.

С тех пор как губернский город Сувалки стал деополяченным, к 1938 году он насчитывал чуть более тридцати тысяч жителей.

Недалеко от перрона, в тени раскидистых лип стоял "Морозовец-6" – обычный войсковой штабной автомобиль защитно-зелёного цвета, ставший за последние года полтора самым массовым армейским легковым автомобилем, выпускаемым в Луганске. У капота курил высокий статный майор, внимательно высматривавший выходящих из вагонов пассажиров. Приметив генерала, он выбросил окурок и поспешил на встречу, придерживая на ходу сабельные ножны.

– Генерал-лейтенант Авестьянов? – спросил майор, щёлкнув каблуками и козырнув.

– Верно.

– Честь имею представиться, майор Ребрунь, адъютант генерала Малиновского.

– Неужто сам командующий за мной выслал? – улыбнулся Авестьянов, поставив наземь чемоданы.

– Так точно. Из Москвы известили о вашем прибытии… Вы позволите ваши чемоданы?

– Вот этот… Со вторым я и сам. Не с руки мне барином расхаживать.

– Вы удачно приехали, господин генерал, – заявил майор, беря чемодан. – Родион Яковлевич несколько дней войска инспектировал и как раз сегодня утром в Управление прибыл… Не спавши…

Авестьянов кивнул, взяв оставшийся чемодан и вдруг резко его поставил. Мимо шла беременная лет сорока женщина с шейным орденом "Мать-героиня", висевшем на цепочке поверх строгого атласного платья. Орден был серебряный, а значит она уже родила одиннадцать детей. Офицеры стали смирно и приветствовали её как воинского начальника, как и полагалось с обладательницами ордена "Мать-героиня". Женщина с улыбкой кивнула и чинно проплыла мимо. Заметно было, что знак внимания от генерала польстил её самолюбию. Авестьянов же относился к подобным почестям со всей серьёзностью, считая, что подвиг материнства простой бабы для народа поважней нежели ратный подвиг на поле брани. Как там сподвижник Петра I Алексашка Меньшиков говорил? Бабы ещё нарожают? В России к концу двадцатых бабы рожать почти разучились, от дореволюционных 12-13 детей на семью в 1929-м в среднем приходилось по 8-9 и то в основном на деревне. Ситуация постепенно начала переламываться к середине тридцатых. Сам орден был учреждён в 1935 году и имел три степени: железный – за семерых детей, серебряный за одиннадцать и золотой за шестнадцать. По статуту, орден стоял вровень с высшими государственными наградами и имел денежное содержание. Так, например, за серебряный ежемесячно выплачивалось сто рублей – немалая сумма, а если учесть, что к концу двадцатых сложилась система бесплатной детской медицины и с 1922 года началась программа всеобщей грамотности, также за казённый счёт, то такое подспорье было вполне приличным.

Водитель, дремавший в салоне, при их приближении прокинулся как от толчка. Вылез наружу, в секунду оправился, вытянувшись во фрунт, и не мигая уставился на Авестьянова заспанными глазами.

– Это ефрейтор Зуйков, ваш водитель, – представил его майор и добавил: – машина тоже ваша.

Авестьянов быстро, но пристально оглядел шофёра. В новенькой необмятой форме, молодой, лет наверное двадцати, значит недавно призван. Ростом маловат, открытое мальчишеское ещё лицо старательно изображает серьёзность момента, и выглядит от этого комично. По всему видно, боязно ему, служил себе в какой-нибудь дивизионной автороте и вдруг на-те, генеральским водителем сделали.

– Вольно, ефрейтор, – сказал Авестьянов. – Как звать-величать?

– Петрухой…

– Петрухой, – повторил Авестьянов с улыбкой. – Вот что, Пётр, открывай-ка багажник и заводи шарманку.

Боец бросился к капоту, споткнулся и резко поменял направление. Открыл багажник и попытался взять у офицеров чемоданы. Но Ребрунь и Авестьянов сами впихнули их в багажник.

– Не суетись, Петруха, – с улыбкой сказал Авестьянов. – Ты, главное, целыми нас довези.

– Слушаю! – вновь вытянулся во фрунт ефрейтор и опрометью бросился за баранку.

– Резвый какой…

– Ноябрьского призыва, – улыбнулся Ребрунь. – Две недели как из учебного полка прибыл.

– Пообвыкнет, – кивнул Авестьянов. – Ну, что, майор, едем?

– Едем, господин генерал. Прошу…

Авестьянов устроился на заднем сидении, Ребрунь сел рядом с водителем. Машина тронулась, покатила по длинной извилистой улочке. Город был полон контрастов. Новые здания, построенные в начале-середине тридцатых, соседствовали с дореволюционными, большинство из которых были построены ещё в середине прошлого века. Часть домов смотрелась свежо и ухожено, часть – обшарпаны и давно нуждались в уходе. Во дворах много детворы дошкольного возраста, на улочках не редко попадались коляски извозчиков. Окраина – она и есть окраина, извозчичий промысел здесь процветал. Глаз радовали не спешащие группки барышень старшего гимназического возраста, иногда мелькали приказчики и подмастерья в косоворотках либо в обтёртых пиджачках, на стульчиках у витрин своих лавок не редко сидели булочники и бакалейщики, курили или почитывали газеты на свежем воздухе в ожидании покупателей. Дороги в Сувалках в большинстве своём были скорее обозначением таковых, только в центре проезжая часть была вымощена. Вообще, Сувальская губерния производила впечатление натуральной дыры, похлеще чем глухая русская провинция. Местные "прелести" Авестьянова не растрогали, ещё в поезде он насмотрелся на проплывающие сельские и городские ландшафты, и после видов хотя бы Вильненской губернии, они казались просто убогими. Нет, конечно поля и домики хуторов и деревень были как правило все свежие и ладные, переселенцы как-никак подъёмные из казны получили в своё время, да и переселялись люди в первую очередь предприимчивые, работящие. А вот мелкие городки на полустанках, мосты, те же грунтовые дороги и широкие тракты, которым вряд ли в ближайшие лет десять светило стать автобанами, и пока что не повсеместная электрификация создавали впечатление начала века. Польша – она Польша и есть. Сколько денег в Царство Польское при царе вгрохали, крепости строили, города, дороги, а в итоге Польша всегда оставалась самой забитой частью империи, если конечно Закавказья и Туркестана не считать. Впрочем, что Туркестан, что Закавказье имели свой своеобразный колорит, к европе отношения не имеющий. А теперь, когда Закавказье стало турецким, колорит там всё больше приобретал восточный окрас.