Михаил Бычков - Третье правило диверсанта

Последний поворот!

Мы как вихрь миновали его.

Оставалось метров двадцать, и длинные смертельные трели не только зазвучали в самой середине черепа, но и ослепили отблесками вспышек.

Только мы выбежали на открытое пространство, фонарь выхватил две прижавшиеся к полу у разнесённых вдребезги стеклянных дверей фигуры. Ведущие ответный огонь по продольной площадке венчающей два противоположных лестничных подъёма. Из-за перил отвечали с трёх или четырёх стволов, я сразу не разобрался. Едва мы обозначили своё присутствие светом, по нам открыли огонь обе противоборствующие стороны.

— Убери свет! Выруби его на хер!

Пули щёлкали по стенам. Во рту появился привкус мела. Мы кинулись в разные стороны, укрываясь от убийственного шквала, я спрятался за угол, Монах нырнул вбок от бьющих по нам с двух углов автоматчиков, и только после этого он выключил свой поганый фонарик!

Я взял на прицел ближайшую вспышку и на чём свет стоит, матерясь, открыл по ней огонь.

Двумя первыми очередями подсёк автоматчика, сквозь шум стрельбы я услышал, как он всхлипнул и упал на пол. Второй наёмник стрелял из-за колонны, и достать его никак не получалось. Монах в бой не вступал, меня волновало, не зацепило ли его, и в этот момент он открыл огонь по лестнице.

Магазин опустел, я спрятался за угол и перезарядился. Передёрнув затвор, вновь вклинился в перестрелку, и почти сразу пришлось укрыться, тот наёмник, что бил из-за колонны положил возле моей головы с десяток пуль. По ребру что-то скользнуло, не больно, но с каждой секундой возрастало ощущение жжения, будто к боку приложили туго скрученную суровую нитку и с силой теранули ею по коже. Я присел, чувство жжения усилилось, куртка намокла. Но по тому, как дышалось легко и без рези, понял, что рана поверхностная. Из нижнего положения я без особого успеха расстрелял второй магазин — перезарядился.

У Монаха дела обстояли не лучше. Огонь на площадке то затихал, переходя на отдельные, словно рваные всплески, то вновь превращался в неудержимый убийственный поток. Он разражался длинными очередями, заканчивая каждую одним или несколькими одиночными выстрелами, словно расставляя знаки препинания в своей ответной речи.

Такими темпами очень скоро мы обсохнем, а там бери нас голыми руками. Закинув автомат, я вытащил пистолет, и первые два выстрела произвёл наугад в сторону колоны.

Я снова поразился мощи оружия и его абсолютно неэффективной на первый взгляд работе, не было ни всполохов огня, ни звуков выстрелов. Просто нажал два раза на спуск, и тут же с противоположной стороны раздался оглушительный грохот, и посыпался камень. Огонь за колонной стих, я высунулся из-за угла и выстрелил еще. Опять загрохотало и посыпалось. Я услышал, как крикнул Монах:

— Лёха граната!

Я выстрелил несколько раз по лестнице, и спрятался. Затрещало разлетевшееся в щепки дерево, рухнуло что-то тяжёлое и через секунду полыхнуло огнём, уши заложило, и обдало жаром. Второй взрыв последовал почти сразу за первым, он был много мощнее, пол покачнулся под ногами, от поднявшейся пыли стало нечем дышать. С трудом сдерживая рвавшийся наружу кашель, прижал к лицу рукав куртки и пытался продышаться сквозь ткань.

Повисла долгая пауза. Казалось, она длилась целую вечность, если бы я был сообразительнее, то придумал бы себе новую жизнь, но пришлось очнуться в той реальности, к которой я привык.

— Лёха! Алексей! — Голос Монаха, сопровождаемый откликами эха, прозвучал как удар хлыста, и только тогда я сообразил какая кругом звенящая тишина. Всё смолкло. Если кто из наёмников на лестнице и остался цел после двух взрывов, признаков жизни не подавал.

— Алексей! — снова позвал Монах. — Алексей! Ты цел?!

— Почти, — придавленным шёпотом отозвался я, — бок ободрало.

— Сильно?

— Ерунда, жить буду. Сам как?

— Порядок.

Мы переговаривались в темноте не рискуя, приблизиться друг к другу. После горячки скоротечного ожесточённого боя наши голоса срывались. Я реально ощущал туго натянутую в воздухе и проходящую сквозь меня тонкую струну, начинающую вибрировать и звучать в неуловимом для слуха диапазоне, от малейшего напряжения мышц, от одного только слова, даже думать было нельзя чтобы не вызвать её дрожания. Из опасения, что она лопнет, и я и Монах мы оба разом перестанем существовать, и всё что нас окружает, потеряет всякую для нас привлекательность. И от этого становилось как-то по особенному жутко. В чём именно заключалась эта особенность, я не мог для себя определить, но твёрдое убеждение в том, что как только я это пойму напряжение разом спадёт и я смогу, наконец, надышаться, заставляло цепляться за эту мысль как за последнюю соломинку. И когда я почти разгадал эту нехитрую головоломку, меня с головой затопило новыми переживаниями.

Причем буквально.

Свет вспыхнул так неожиданно, что я невольно чертыхнулся. В глаза словно ткнули растопыренными пальцами. Прошло пару минут, прежде чем я проморгался и стал ясно различать цвета и предметы, насколько это было возможно сквозь пороховой дым и взвешенную в воздухе каменную пыль.

Выглянув из укрытия, поразился масштабам произведённых в холле разрушений, он поистине потрясал. Левая лестница полностью обрушена и представляла груду разнородного хлама на полу, своеобразный конгломерат из раскрошенного бетона перекрученной арматуры и обломков перил.

Слишком много разрушений от двух гранат, я с уважением посмотрел на пистолет в своей руке и убрал его в гнездо разгрузки.

У входа вид был не лучше.

Двери и оконные рамы вынесены на улицу. От двух ближних колон фактически ничего не осталось только лежащие на полу искорёженные перекрученные между собой армирующие металлические стержни. Две другие колоны походили на яблочные огрызки, к ним по мраморной облицовке пола протянулась взрытая метровая борозда, будто пропаханная гигантским плугом. Трупов видно не было.

Я рискнул и вышел на открытое пространство. Монах потянулся за мной. Он затравленно озирался, выискивая подходящую цель, безустанно поводя дулом автомата из стороны в сторону. Он был похож на перебравшего хмельного мельника с головы до ног обсыпанного мукой взъерошенного и совершенного дикого. Я мельком глянул на себя и убедился, что мало отличаюсь от него, только в районе левого подреберья куртка выкрашена какой-то дрянью — на камуфляже кровь похожа на грязь, она сливается с ним. Я сделал это наблюдение только что и ничуть ему не обрадовался, так как в глубине души подозревал это очень и очень, давно.

— У тебя кровь. — Первое что сказал Монах, когда мы переглянулись.

Я посмотрел на свой бок, потрогал окровавленную куртку, от прикосновения, рану защипало, и, тем не менее, отмахнулся и сказал: