Олег Таругин - Маятник Смерти. «Оборотни» Спецназа

Как ни прискорбно это признавать, но мы ошиблись. Ошиблись, когда, притормозив в трехстах метрах от обещанного поста, решили, что прорвемся. Ошиблись, считая, что нас здесь еще не ждут и что, несмотря на всю серьезность поисков и излишнюю осведомленность о конечной цели нашего путешествия, предугадать захваченный катер и грузовик нашим преследователям не под силу. Ошиблись, с ходу тараня ЗИЛом перегородившую дорогу гаишную «Волгу» и в два наших с Вовчиком ствола расшвыривая по сторонам так ничего и не успевших понять автоинспекторов вместе с приданными им в качестве усиления солдатами.

Каждый человек, чем бы он ни занимался в своей жизни, имеет это право — право на ошибку…

Оставшийся за спиной расстрелянный пост оказался всего лишь приманкой, обманным маневром неведомого противника, с легкостью принесшего в жертву этих, скорее всего даже не посвященных ни в какие подробности, парней.

Настоящая засада, замаскированная по всем правилам военной науки, находилась не здесь, а в сотне метров впереди, за скрытым высокой насыпью поворотом дороги. Там, в придорожных кустах по обе стороны от шоссе, надежно укрытые от посторонних глаз масксетями, замерли в ожидании добычи две БМП, готовые перекрыть огнем тридцатимиллиметровых автоматических пушек каждая свой сектор, а в высокой, запыленной проносящимися автомобилями траве залегли вдоль обочины несколько десятков солдат с самым разным — от штатных АК-74 до раскоряченных на невысоких треногах короткоствольных АГС [28] АГС-17 «Пламя» — 30-мм автоматический станковый гранатомет. Оружие неплохое, но, так сказать, «на любителя» — из-за чрезвычайно мощной отдачи сильно страдает точность попадания и гранатомет бьет, что называется, «в шахматном порядке». Да и извлечь заклинившую в казеннике или не до конца досланную затвором гранату — тоже большая проблема. — оружием.

Сидящий в кабине Сергей всего этого безобразия еще не видел, изо всех сил пытаясь усмирить почти потерявший управление грузовик, рыскающий на простреленных колесах из стороны в сторону, а нам из кузова уже открылась вся картина в целом. Неприглядная картина; я бы даже сказал — с некоторым оттенком безысходности.

Похоже, шутки кончились — это в Раздельной они еще могли позволить себе поиграть с нами, попытавшись захватить живыми (эх, знать бы зачем?), а здесь… Мы все-таки переиграли их, подобрались слишком близко — и теперь, боюсь, у них оставался только один выход — любой ценой уничтожить нашу группу. Уничтожить — или рискнуть тем, чем, как я понимаю, рисковать они очень не хотели.

Они выбрали первое — ударили, даже не дожидаясь, пока автомашина поравняется с ближайшей БМП. Откуда-то из зарослей знакомо ширкнул РПГ и стартовавшая граната, отмерив последние секунды нашего бренного существования, ударила в капот многострадального ЗИЛа.

Окружающий мир ослепительно вспыхнул, расширяясь за несколько неисчислимо малых наносекунд до бесконечности и скрываясь в огненном мареве близкого взрыва, и исчез в спасительной бархатной пустоте покинувшего уязвимое тело сознания…

Сознание возвращалось тяжело, словно категорически не желая расставаться со спасительным покоем подаренного контузией беспамятства. Н-да, это вам не осторожное пробуждение от навеянного (или как там он говорил: «наведенного», кажется?) Посланником цветного морока, это именно она — добрая старая контузия со всеми своими непременными атрибутами — тошнотой, жуткой головной болью и головокружением. Короче, пробовать не советую, честное слово!

И еще этот шум… Очень знакомый шум, кстати. И вполне привычная металлическая дрожь под лопатками… Елки-палки, это как же меня угораздило в вертолете-то оказаться? Или я чего-то упустил? Н-да, много пить вредно! Мало, впрочем, тоже… Последнее- самое страшное: вот я, к примеру, кроме глотка дармовой водки под плеск сонных днестровских волн ничего в рот не брал — и вот вам, пожалуйста! В вертолете каким-то образом очутился, лечу куда-то… Бред! Точно бред, особенно эти мысли.

На сей оптимистической ноте я наконец полностью вышел из беспамятства, вновь получив способность более-менее трезво оценивать окружающую обстановку.

Увы, изменилось мало что: по-прежнему рокотал вертолетный двигатель, судя по звуку, принадлежащий все тому же «крокодилу», мелко вибрировал дюралевый пол подо мной, ужасно болела голова и привычно пахло авиационным керосином, разогретым смазочным маслом и кровью. Последнее мне не понравилось особо — чья это кровь, я не знал, хотя и подозревал, что все-таки не моя. Ладно, хоть так: ведь что бы ни случилось в ходе выполнения операции, она не может считаться безнадежно проваленной именно до тех пор, пока жив хотя бы один из посланных на ее выполнение бойцов.

А в том, что я жив, сомнений уже не оставалось…

Стараясь не выдать себя случайной дрожью закрытых век (правый глаз, похоже, еще и заплыл), я прислушался, пытаясь определить, сколько человек летит вместе со мной, однако за гулом двигателя ничьих голосов слышно не было. То ли в десантном отсеке, кроме меня, никто не обретался, то ли остальные пассажиры просто молчали, и увязывать сие молчание с едва ощутимым запахом свежей крови мне отчего-то очень не хотелось. Осторожно — так, чтобы вероятные наблюдатели ничего не заметили, вздохнув, я сосредоточился на собственных ощущениях, при помощи простейшего аутотренинга сминая головную боль и головокружение в небольшой комочек и выбрасывая прочь из сознания.

Удалось… почти: все неприятные ощущения сжались до крохотной точки в области затылка, отвечающей болью на каждый толчок металлического пола. Ага, похоже, это уже не просто контузия, похоже, я где-то крепко башкой приложился. Ну-ка, посмотрим, что там у нас еще плохого… Незаметно шевельнув руками, я убедился, что мои верхние конечности надежно скованы наручниками, ко всему прочему еще и защелкнутыми точнехонько по запястью — аж кисти онемели. Плохо! Так, а что там с ногами? С ногами оказалось не лучше: с меня кто-то самым наглым образом стянул ботинки и надежно стреножил ремнем. Ясно… Грамотно спеленали, аки непослушного младенца. Ладно, значит, будем и дальше «без сознания» валяться — глядишь, чего и узнаем интересного да полезного.

А вертолет, между тем, явно пошел на снижение — гул турбин изменил свою тональность, пол подо мной слегка накренился и завибрировал уже по-другому: «двадцать четвертый» разворачивался и заходил на посадку.

Интересно, сколько же времени я в обмороке провалялся? В смысле, далеко ли мы улететь успели — обидно, если далеко: потом опять возвращаться придется и все сначала начинать (мыслей о полном провале миссии я, как и положено бравому грушному спецна-зеру, и близко не допускал — инструктор Жорик Герасимякин мог бы мной гордиться и ставить салагам в пример. Желательно, конечно, чтобы не посмертно…). Жаль, на часы не взглянуть — их с меня, судя по ощущениям, местные мародеры сняли вместе с ботинками.