Максим Далин - Поиски путей (СИ)

— Что тебе тут надо, брат? В доме нельзя было?

Анну тронул его за плечо.

— Не хочу, чтобы кто-нибудь слышал.

— Там никого и нет — кроме наших.

— Наших — и не хочу. Когу не хочу. Наставника. Даже волков… погоди, брат. Я вот что подумал. Когу пишет письма Льву, Наставник их правит, а после отдаёт волку-гонцу. Так?

— Да, — Эткуру смотрел непонимающе, на его лице отражались только холод и нетерпение. — Зачем спрашивать ерунду?! Ты же знаешь.

— А почему ты не диктуешь писем? — спросил Анну. — Сперва ты говоришь, что хочешь изложить в письме, потом Когу записывает, а Наставник правит. А если Когу неточно записывает? А если Наставник приписывает что-то от себя?

Щёку Эткуру дёрнула судорога — как всегда в сильном раздражении.

— К чему бы? Они не посмеют.

— А если им приказал Лев? — шепнул Анну еле слышно. — Если мы ведём переговоры и наблюдаем за северным двором, а бестелесные шпионят за нами и доносят Льву? Скажи, как мы можем узнать, брат?

Эткуру схватил Анну за руки:

— С ума ты сошёл! Не может быть!

— С ума сошёл? А почему Наставник не читает нам того, что они написали? Считается, что это верно с твоих слов — но почему он не читает?

— Это — измена? — шепнул Эткуру. Его щёка снова дёрнулась. — Они меня продают, брат? Так ты думаешь?

Анну вздохнул.

— Не знаю. Может, они служат Льву. Когда Наставник читает письма Льва — как знать, всё ли он читает нам? А если Лев прибавляет что-нибудь для бестелесных?

— Зачем говоришь это мне? — спросил Эткуру медленно. — Ты… ты, Анну, и вправду очень много думаешь… и хорошо. Как старики и бестелесные из Старших Прайда. Но — зачем…

Анну сдвинул с головы Львёнка Льва капюшон, чтобы лучше видеть его лицо. Эткуру не возразил.

— Я служу тебе, Эткуру, — сказал Анну. — Тебе — когда Лев далеко. Я, может, не так почтителен, как твоя прежняя свита, но я служу тебе, поверь. Люди Льва, они — дома, на Юге — не понимают многих вещей, а ты понимаешь. Они ничего не видели, а ты всё видел. Они — Старшие Прайда и сам Лев — думают, что можно уехать из своей страны надолго, общаться с чужими — и не измениться, но ты же понимаешь, что мы меняемся, брат?

— Говори, говори, — кивнул Эткуру. Оценив напряжённое, настороженное внимание в его тоне и взгляде, Анну почувствовал себя увереннее.

— Я смотрю вокруг — и думаю, — продолжал он. — Барсята умеют читать и пишут письма — сами. Если Ча напишет письмо Снежному Барсу, Барс прочитает исключительно то, что Ча хотел сказать. Им не нужны посредники. Их отцы так с самого начала поставили: любая речь, хоть на бумаге — из губ в уши. А у нас?

— Писать — скучно, — сказал Эткуру. — Львят никто не заставляет. Львят учат воевать, а не писать.

— Чтобы писать, надо думать, — продолжал Анну. — А если начинаешь думать, думаешь вот о чём. Элсу — двадцать шестой. А ты — пятый. Зачем Прайду столько Львят Льва? Лев будет только один — а остальным надлежит грызть кости, когда он будет есть мясо. Львята Льва и Львята Львят — только солдаты, а Лев будет один. Холту. Первый. Вроде бы, его чему-то учили бестелесные — и ещё, если я верно помню, Тэкиму. На всякий случай, наверное. Если Творец заберёт Холту до времени. А все прочие посмеивались над этими глупостями — и развлекались боями и скачками…

Эткуру повернулся навстречу мокрому ветру. Молчал. Думал — и после долгой паузы сказал:

— А почему Лев послал сюда меня, а не Тэкиму? Если я — солдат, только солдат — и всё? Это же — важная миссия! Честь Прайда!

Анну тронул его руку выше локтя.

— Твоё дело, в конечном счёте — прикончить Элсу, брат. Ты ведь хочешь его убить? Злишься на него? Лев в письмах злит тебя, из-за Элсу мы торчим здесь, в холод, среди чужих… Если северяне покажут тебе Элсу, ты убьёшь его — и всему конец. А может, он сам умрёт, пока тянется эта канитель…

— Не понимаю, — сознался Эткуру.

— По-настоящему Льву нужны здесь глаза бестелесных, — сказал Анну. — Они шляются за нами везде, слушают разговоры, оценивают всё, что слышат — и, верно, прикидывают, как ответить на вопросы Льва. Но с ними бы ни за что не стали разговаривать язычники: для них бестелесные — мразь, хуже трофеев.

— Что они решают? — прошептал Эткуру. — Что они могут решать?

— Всё. Быть ли войне. На что годятся северяне. И может ли Лев нам с тобой доверять, брат. Это тоже зависит от них. Может, они пишут доносы.

— О твоём приятельстве с Ча? — Эткуру невольно усмехнулся.

— А ты куда ходил без волков, брат?

— Ник-дылда показывал мне лошадей Снежного Барса. Что ж такого?

— Ник не так позорен, как Ча, да? — спросил Анну, невольно подражая насмешливому тону Ар-Неля.

— Я не хочу его в постели! — рассмеялся Эткуру.

— Но он показывает тебе лошадей и обещал женщину. Добивается твоей дружбы. Зачем?

Эткуру промолчал.

— Все делают что-то зачем-то, — сказал Анну. — Нас используют, брат. Мы — глаза и уши, а думают и решают бестелесные. Мы — руки, которыми Лев убьёт Элсу — а я не хочу убивать Элсу, брат! Он — несчастный мальчишка, попавший в беду, которого Лев назвал корнем всех несчастий, чтобы его бестелесные увидели дворец Снежного Барса! У нас тут нет никого. Даже волки не мои, а Льва — почему мне не позволили взять своих волчат?

Эткуру отвернулся, обхватив себя руками. Анну обнял его за плечо.

— Я люблю тебя, брат, и верен тебе — потому что нам с тобой нечего делить. Но я, знаешь, зол на Старший Прайд. Не хочется быть игральной костью, а ещё, знаешь, брат — не хочется быть вещью.

— Почему — вещью?! — Анну ждал, что Эткуру взбесится от самой постановки вопроса, но он спросил, как спрашивает о непонятном ребёнок, скорее, обескураженно и с той внутренней болью, которую с некоторых пор слишком часто чувствовал сам Анну. — Если о человеке говорят, что он — вещь, значит он — раб или рабыня. Почему — мы? Львята?

— Знаешь, почему наших рабов и рабынь так втаптывают в грязь? Чтобы мы чувствовали, что рядом многим гораздо хуже, чем нам. Рядом с рабыней — нам прекрасно, верно? А рядом со свободными, брат?

Эткуру обтёр ладонью мокрое лицо.

— Да чем мы не свободные? Выше Прайда — вообще нет!

— Да, выше Прайда! А Прайд — это Лев и Старшие. Не мы. Если мы дома — у нас нет даже воли, есть Закон Прайда, Истинный Путь, а больше ни о чём думать нельзя. Да что — в голову не приходит думать!

— Да о чём думать, во имя Творца, брат?!

— У меня была рабыня, я её хотел. Она умерла — и я думаю: она умерла, потому что её бросили одну во время метаморфозы. Она была молоденькой девчонкой, ей было больно, страшно — а её бросили… Я о ней жалею, брат…

— Подумаешь! — Эткуру презрительно скривился. — У меня было, может, десятка два рабынь. И что? Подумаешь, одна…

— Тебе не повезло, брат. Ты рос в Прайде, не видел другого. Для тебя всё это в порядке вещей, — Анну волновался, размазывал мелкую морось по отросшим волосам, торопился — но никак не мог дойти до сути. — Ты привык, брат: издохла одна — будет другая. Тебя не трогает даже Соня, не ужасает, что он околачивается поблизости — прости, но Лев мог и тебя так… если бы невзлюбил… я не прав? Разве у него мало бестелесных рабов львиной крови? Ты сам говорил…