Андрей Ливадный - Мобилизация

– А машины, ориентированные на новый способ самоподдержания, продолжили борьбу, изолированные на отдельных планетах?

– Большинство образцов новой техники было сконцентрировано на Земле. На иных планетах технология практически не применялась. Но еще раньше, в середине войны, начались работы над проектом «Киберхаг». Его суть – это создание человекоподобных организмов на основе новых биологических материалов, не существующих в природе. Лайкорон для мышц, металлокостный скелет, фиброн для кожных покровов, – все перечисленное – это живые ткани, созданные в лабораторных условиях, отличающиеся от исходных, природных образцов радикальными генетическими усовершенствованиями.

– Я слышал о проекте. Его курировал лично Джон Уинстон Хаммер [3].

– Да, верно. Он жаждал личного бессмертия и одновременно хотел найти решение существующей до сих пор проблемы: создать для человека некую универсальную биологическую оболочку, усовершенствовать организм, чтобы новое поколение могло успешно противостоять биосферам чуждых планет. Ни один из упомянутых проектов так и не был доведен до логического завершения. Но сконцентрированные на Земле механизмы, оставленные без внимания, ведущие постоянную борьбу за ресурсы, научились использовать элементы обеих технологий. Большинство современных гибридов – всего лишь вывих искусственно спровоцированной эволюции, я полагаю, что, за исключением Фагов и еще нескольких человекоподобных видов, они обречены на постепенное исчезновение, ведь им недоступна основная репродуктивная функция, они ведут борьбу за ресурсы, постепенно уменьшаясь в числе.

– А что за исключения? – живо заинтересовался Илья.

– Здесь мы подходим к парадоксу последних лет войны и к некоторым таинственным, легендарным личностям, судьба которых до сих пор остается неизвестной. Я говорю об адмирале Табанове и Говарде Фарагнее.

– Фарагней? Создатель «Одиночек»?

– Да. Он и адмирал Табанов – вот два человека, кто видел ситуацию в полном объеме, кто контролировал ее. Они контактировали лишь эпизодически, каждый шел к цели своим путем. Табанов понимал, что война не завершится, если кто-то не остановит «Одиночек», практически узурпировавших власть во Флоте. Он стремился ограничить их полномочия, положить конец великому безумию.

– А какова роль Фарагнея?

– Он испытывал запоздалые муки совести. Оставшись в одиночестве на Юноне, в окружении сотен тысяч искусственных интеллектов, работавших по двадцать четыре часа в сутки над созданием все новых и новых боевых машин, он понял, что будущего у цивилизации нет. Люди уходили со сцены истории, и после исчезновения Человечества оставались лишь машины, которые продолжили бы развязанную Джоном Хаммером войну.

– Не понимаю, что он мог сделать?

– Он создал модуль «Беатрис», оснащенный избыточным количеством нейрочипов, пытаясь спасти разумы пилотов. «Беатрис» копировала не только боевой опыт, а весь объем человеческой личности, но из этой запоздалой попытки мало что получилось. Да, он добился возникновения полноценного искусственного разума. Я, в частности, – яркий пример длительного саморазвития модуля «Беатрис». Но человеческие сознания, запертые в кристаллосферах, вынужденные продолжать войну, в большинстве не выдерживали своего нового статуса, они гибли, саморазрушались.

– Фарагней – чудовище.

– Нет. Он всего лишь человек. Гениальный инженер, кибернетик, мобилизованный на войну, без какого-то шанса уклониться от решения поставленных перед ним задач. Лишь спустя десятилетия он стал тем Говардом Фарагнеем, кому безропотно подчинялись все искусственные рассудки Юноны.

– И в чем его «заслуга»?

– Под занавес Галактической войны он злоупотребил служебным положением, востребовал, осмыслил и попытался объединить технологии разных эпох и направлений. Он создал поколение полноценных гибридов, искусственных людей, чьи организмы усовершенствованы, а разум способен использовать все преимущества синтеза биологического мозга и кибернетической системы. Первые пробные партии были доставлены на Землю, их поселили в опустевших городах.

– Зачем?

– Ради возрождения цивилизации. Говард вложил в них все лучшее, созданное человечеством. Он надеялся, что они воспрянут из пепла войны, но действия Табанова привели к резкому ослаблению власти «Одиночек», он фактически позволил Флоту Колоний, минуя линию Хаммера, атаковать Солнечную систему. Никто не знает, что произошло с адмиралом, куда исчез Говард Фарагней, погиб ли он при штурме Юноны, выжил ли, но здесь, в разрушенных орбитальными бомбардировками городах остались крохи его надежды, искупления – первые гибриды, доставленные для испытаний.

– Ты с ними встречался?

– Да. Они неотличимы от людей, способны продолжать свой род, их внутренний мир поразил меня своей духовностью, ведь их нейросети обучались на самых светлых, лучших примерах из истории Человечества.

– Но ты – не один из них?

– Нет. Я тот, кто есть. Боевой искусственный интеллект, избежавший кошмара войны. Пусть моя внешность не вводит тебя в заблуждение. Так удобнее. Молодой энергичный человек невольно вызывает опасения. Старик – дело иное. Восприятие образа формирует отношение людей к собеседнику. Ум, личные качества оценивают позже, уже в процессе общения. Так мне легче наладить контакт, находить бесконфликтные выходы из стеснительных ситуаций.

– Ты добился поставленной цели?

– Лишь отчасти. Современная биосфера Земли не обладает былым многообразием видов. Не все, что ныне живет и процветает, – дело моих рук. Я искал способ возродить уничтоженную природу, а нашел множество загадок прошлого. Теперь пытаюсь по крохам воссоздать наследие Фарагнея, спасти тех из его созданий, кто до сих пор не очнулся, находится в глубоком консервационном режиме, погребен в недрах разрушенных городов.

– Зачем? – нахмурился Илья.

– Они имеют право на жизнь, – лаконично ответил Дайл. – Это моя позиция. Земля по-прежнему лежит в руинах, до нее никому нет дела, но, быть может, поколение искусственных людей что-то сумеет изменить?

– И многих удалось отыскать?

– Пока успехи минимальны, – уклонился от прямого ответа Дайл. – Я воссоздал кое-какую аппаратуру, испытал ее на себе.

– Странная метаморфоза для искусственного интеллекта, – заметил Тернов, внимательно глядя на старика.

Тот неожиданно усмехнулся:

– Смысл обретения довольно капризного и требовательного биологического тела лежит за гранью рационального, но многие «Одиночки» повторили бы мой путь. Каждый из нас хотя бы однажды соприкасался с сознанием человека. Память о нейросенсорном контакте не тускнеет. Но у машины иная сенсорика. Мир постепенно становится понятным, предсказуемым. И только память о человеческих эмоциях, которые невозможно пережить вновь, живет ощущением невосполнимой утраты. Часто, пока еще был жив Яков, я подключался к его импланту, впитывая неведомые ощущения. Он находил смысл жизни, острую новизну в бледных красках занимающегося рассвета, в пении птиц, шелесте травы. Слова не передадут и тысячной доли эмоционального восприятия мира. Картинка в серых тонах вдруг наполняется красками, тревожит, обещает неведомое, дарит жажду жизни, ты ведь прекрасно понимаешь это. Отними у тебя все человеческое, оставь лишь импланты, связанные с киберпространством, и долго ли ты протянешь?