Диана Удовиченко - Эффект искажения

В графе клокотала жажда мести. Тем не менее он даже не помышлял о том, чтобы расправиться с Леонардо либо затеять против него интригу. Слишком прекрасно было то, что делал художник. За свою долгую жизнь граф убедился: нет ничего ценнее настоящего искусства. Оно, и только оно так же бессмертно, как стрикс.

Ярость требовала выхода. Убивать мастера нельзя, но можно причинить ему боль. Вскоре Паоло придумал, как это сделать. «Страдания только пойдут на пользу его живописи», – злорадно ухмыльнулся он про себя.

Во Флоренцию супруги делла Торре вернулись в начале осени. Паоло доложил правителю Медичи о выполненном поручении. Он передал Сфорца письмо, в котором Пьеро просил о союзе против Савонаролы и поддержки в предстоящей войне с Францией. Но Лодовико не дал ответа. Жестокий и хитрый, он выбрал тактику ожидания, дабы встать на сторону победителя. К тому же ходили слухи, что Моро уже заключил один тайный союз – с французами.

Между тем Савонарола становился все более значительной фигурой в республике. Его воинство росло, каждый день пополнялось новыми фанатично преданными Джироламо людьми. В преддверии войны Савонарола произносил на площадях проповеди, в которых молил Бога о милосердии к Флоренции и призывал горожан очиститься от анафем, ибо только тогда Господь снизойдет к ним.

Казалось, в доме делла Торре ничего не изменилось. По-прежнему здесь шумели веселые празднества, по-прежнему Паоло служил советником у Медичи. Но посвященные знали: здесь идет подготовка к войне. Все ценности были спрятаны, картины знаменитых мастеров и античные статуи заменены искусными копиями, вместо золотой посуды на столах стояла позолоченная.

В начале ноября Флоренцию поразило страшное известие: французский король Карл Восьмой со своим войском находится на подступах к городу.

Пьеро Медичи пребывал в ужасе. Тенью он бродил по замку, непричесанный, неопрятный, грыз ногти. На все попытки заговорить с ним отвечал вопросом:

– Что делать? Что мне делать? О бедная моя Флоренция…

– Обратитесь к горожанам, – советовал Паоло.

Но слабый и безвольный правитель медлил, боясь, что гнев толпы повернется против него. Когда же граф все-таки сумел уговорить его, было поздно: Савонарола в гневной проповеди заклеймил Пьеро как предателя и труса. Люди поверили своему кумиру, и от Медичи отвернулись даже его родственники.

Флоренция погрузилась в безвластие: стаи черни бродили по улицам, распевая церковные гимны, прославляя Бога и его пророка – фра Джироламо. Врывались в богатые дома, грабили и устраивали во дворах костры тщеславия. Стража не смела даже приблизиться к фанатикам – столь устрашающе они выглядели, столь сильно было влияние Савонаролы на простой народ.

Дошла очередь и до виллы делла Торре. Хмурым ноябрьским вечером в покои Паоло вбежал Луиджи:

– Мой господин, в дом рвется толпа!

– Приготовься к обороне, – спокойно ответил граф.

Споро, без лишнего шума и суеты каждый стрикс, вооружившись, занимал свою позицию. Все давно уже было отработано дотошным Луиджи, вся стратегия и тактика обороны виллы расписаны по шагам и мгновениям. Лукреция с двумя слугами спустились в подвал, чтобы держать наготове двери подземного хода, ведущего к маленькой пристани на Арно. Через подземелье устремился слуга с посланием для тех, кто должен был обеспечить побег клана из Флоренции.

За стеной шумела толпа, выкрикивая проклятия, требуя, чтобы делла Торре, безбожники и пособники нечестивого Медичи, сдались и открыли ворота.

– Это напоминает мне Милан, – угрюмо произнес Руджеро.

– Да, друг мой, – ответил Паоло, обводя прощальным взглядом просторный замковый двор, украшенный клумбами и вазонами, огромные опустевшие конюшни, лучшие жеребцы из которых были тайком распроданы, осенний сад, окутанный туманом… – Это то, о чем я говорил недавно. Мы – вечные изгои…

– Именем Христа, короля Флоренции! – орала чернь. – Откройте ворота подданным его!

– Уходим, – решил Паоло. – Уходим, мой славный Руджеро.

По плану, первыми через подземный ход должны были выбраться граф с супругой и Руджеро. Далее должны были идти придворные стриксы – многочисленные ученые, художники, слуги, карлики и шуты. Следом – адепты. Рыцари во главе с Луиджи, прикрывавшие отступление, шли последними – разумеется, в том случае, если им удастся уцелеть.

Паоло не ощущал особой тревоги: стены и ворота были весьма надежны и способны удержать беснующийся плебс на время, достаточное для ухода стриксов. Как вдруг…

– Господин! – пораженно воскликнул чернокнижник, указывая наверх.

На стене застыли черные силуэты, казавшиеся статуями на фоне ночного неба. Они стояли неподвижно, лишь одеяния развевались под сырым осенним ветром. Паоло насчитал около четырех десятков фигур. Их лица были скрыты под глубокими капюшонами, в опущенных руках зажаты мечи.

– Перестроиться! – заорал Луиджи.

Рыцари окружили Паоло: теперь, когда главной опасностью были вовсе не бесчинствующие за стенами люди, граф нуждался в защите.

Сам же Паоло не сводил глаз со зловещих силуэтов. Вот один из них ожил, пошевелился, изогнулся по-звериному и прыгнул вниз. Казалось, он непременно разобьется о камень, которым был вымощен двор. Но тело человека падало медленно, словно бы его поддерживал сам воздух. Незнакомец мягко приземлился на четвереньки и тут же встал, ничуть не испугавшись ощетинившегося клинками отряда делла Торре. При полете капюшон его рясы свалился, открыв изможденное уродливое лицо. Перед стриксами стоял Джироламо Савонарола. Он сделал шаг вперед.

Один из рыцарей выставил перед собой пылающий факел и издевательски ткнул им в лицо проповедника. Тот легко, текучим движением, уклонился от пламени. То ли в этом виноват был отблеск огня, то ли графу просто показалось, но он увидел в глазах Джироламо бешено пляшущие алые искры. Воздух вокруг факела колыхался, и в нем лицо иезуита плыло, изменялось, становясь похожим на звериную морду – морду шакала. Савонарола улыбнулся, показав длинные белоснежные клыки, и махнул рукою.

Вслед за этим знаком остальные фигуры так же легко, бесшумно спрыгнули на камни двора и встали за спиной своего вожака. Это были монахи, всюду сопровождавшие проповедника. Два отряда, подняв мечи, сверлили друг друга взглядами, скалились злобно. В горле каждого клокотало пока еще едва слышное рычание, готовое сорваться на боевой яростный клич.

– Ты занял мои охотничьи угодья! – В лице Савонаролы не осталось ничего человеческого. – Ты умрешь!

Паоло ощутил прилив бешенства и, преображаясь, проревел в ответ:

– Все прочь! Не трогать его, он мой!

В воздухе прозвенели приказы вожаков: