Ричард Лупофф - Гибель солнца

Он засмеялся.

Хасегава вопросительно взглянул на него.

— Но ведь вы можете прожить много лет.

Дэн кивнул.

— Если мне будет позволено спросить, — продолжил Хасегава, — вы имеете представление, как долго вы проживете? С телом ожившей ханива…

— Чего?

— Статуи.

— Угу.

— Ваше сердце — ротационный насос, желудок — ядерный реактор. Ваши руки и ноги — удивительные механизмы и, как всякие механизмы, их можно заменить новыми, если они износятся или сломаются. Ведь так?

Дэн потер подбородок.

— Я никогда не обсуждал этот вопрос с Ройс и Кимурой. Но, думаю, вы правы.

— Так сколько же вы проживете? Сто лет? Тысячу?

Йеясу наполнил сакэ одну из чашек и поднял ее.

— Если дедушка не возражает…

Дэниел безразлично кивнул.

— Долгой вам жизни и отличного здоровья, уважаемый старейшина, — произнёс Йеясу с оттенком иронии.

Он отхлебнул горячее сакэ и поставил чашку рядом с кувшином.

Дэниел попытался изобразить глубокий вдох. Он мог сжать губы и воспроизвести звук.

— Есть еще одна вещь, которую нужно узнать у врачей. Говорят, что клетки мозга изнашиваются, умирают и больше не восстанавливаются.

Хасегава вновь наполнил свою чашку, внимательно наблюдая за Дэниелом.

— Но у пас их такое количество — миллиарды и триллионы, — Дэниел кончиком пальца постучал себе по виску, — что при обычной скорости их отмирания, если, конечно не случится ничего, вроде травмы, можно не волноваться, что эти клетки закончатся, и вы превратитесь в идиота. Думаю, их хватит и на сто, и на пятьсот лет.

Он покачал головой.

— Но я не знаю, сколько проживу. Это, действительно, вопрос. Может быть, они продолжат по частям извлекать мой мозг и выкидывать на помойку, — он горько усмехнулся, — заменяя его электроникой, пока я полностью не превращусь в Машину. И тогда вообще не о чем будет беспокоиться.

Хасегава усмехнулся.

А как определить момент превращения человека в машину? Или — прошу прощения, дедушка, — в вещь?

Дэниел опять покачал головой и смущенно развел руками.

— А сейчас я человек? Или вещь?

Йеясу наклонил голову и молча ждал.

— Думаю, что я все же человек, поскольку чувствую себя им. Я обладаю сознанием. Я личность. Не знаю… — он пожал плечами.

— Когито эрго сум.

— Это старинная японская пословица?

Йеясу покраснел.

— Я не хотел обидеть вас, дедушка.

— Нет, нет. Просто я становлюсь слишком чувствительным. У меня никогда не возникало мысли, что… — он пристально посмотрел в глаза Йеясу. — Давно она в таком состоянии?

— Вы имеете в виду мою мать?

— Конечно.

— Она хочет вернуться на Землю, в Бейкоку, и снова жить в Сан-Франциско.

— Она хочет? Откуда вы знаете? Она ведь… — он не договорил.

— Иногда она сознает, где находится. Когда я привез Яками на Хоккайдо, ее состояние было гораздо лучше. Тогда… это моя вина, дедушка.

Он низко опустил голову.

Дэниел ждал.

— Она тогда заводила речь о сеппуку. Поэтому мне нелегко обсуждать ваш возраст, дедушка. Она хотела умереть от своей руки, пока у нее еще сохранились силы.

Долгое время они молчали. Дэниел смотрел, как Йеясу опять наполнил сакэ свою чашку, поднял ее и принялся рассматривать прозрачное сверкающее содержимое. Затем Хасегава вылил горячее сакэ обратно в кувшин и поставил чашку на место.

— Я проявил слабость, дедушка, я уговорил ее не расставаться с жизнью. Конечно, я хотел, чтобы моя мать осталась со мной. А присутствие здесь леди Хасегава придало бы величие нашему дому. Но я оказался не прав. В своем эгоизме я удерживал ее до тех пор, пока она стала неспособной принять самостоятельное решение и совершить ритуальный обряд. Это моя вина. Вы сами все видели.

— Как вы здесь определяете время? — спросил Дэниел.

Йеясу удивленно посмотрел на него.

— Когда зайдет солнце?

— Уже скоро.

Дэниел поднялся.

— Прошу прощения, Йеясу. Я хотел бы пойти к себе в комнату.

— Конечно, дедушка, — Хасегава вскочил на ноги и поклонился. — Я не предполагал, что усталость…

— Нет, все в порядке, — ответил Дэниел, посмотрев на свои руки. — Я сам приятно удивлен — похоже, мое новое тело никогда не устанет.

— Разумеется, дедушка.

— Вовсе не «разумеется». Я не устал. По крайней мере, физически. Эти механизмы могут еще работать и работать. Они надежны и сильны. Мне иногда только нужно будет заходить в мастерскую для точной регулировки. Вроде старого автомобиля. Ха! Но здесь… — Дэниел коснулся рукой лба.

— Накапливается усталость?

— Нет, — покачал головой Дэниел.

— Тогда…

— Что-то такое, о чем я никогда раньше не слышал. Ройс встроила в мой мозг своего рода блок лечения сном.

— О-о, — выдохнул Йеясу и кивнул.

— Забавно, но можно провести аналогию с программированием. Если программа начинает давать сбои, то необходимо прервать ее выполнение, чтобы исправить ошибки. Уф! — он потряс головой. — Нет, не так. Когда вы проверяете новую программу…

Йеясу кивнул.

— Конечно, в ней могут быть ошибки, и они выявятся после запуска, особенно, если вы не пользуетесь стандартными процедурами.

Дэниел заметил странное выражение в глазах Йеясу. Точно такое же выражение он видел восемьдесят лет назад, когда программисты пытались рассказать о своей работе неспециалисту.

Он сымитировал вздох и извинился.

Через несколько, минут Дэниел растянулся на традиционной японской кровати между двумя мягкими стегаными одеялами, постеленными на свежее татами. Его комната была удобной, красивой, хотя и просто обставленной.

Он положил голову на вышитую подушку и закрыл глаза.

Он знал, что не сможет отключить органы чувств и погрузиться в пустоту, где будет бодрствовать только мысль. Кроме того, он знал, что это не принесет ему покоя й отдыха. Этот путь вел к галлюцинациям и отчаянию.

Прежде чем покинуть Медицинский Остров, он попросил Кимуру встроить в его тело электронный таймер — устройство, которое не только отмеряло время, но и задавало для оставшейся у него часта нервной системы определенный ритм, заменяя отсутствующее сердцебиение и дыхание и заставляя его чувствовать себя частью физического мира, как будто бы ничего не изменилось с тех пору как сломавшийся кран раздавил его одетое в скафандр тело.

Сейчас Дэниел прислушивался к своим внутренним часам. Он имел возможность управлять своими ощущениями и слышать не металлическое тиканье, а глубокие размеренные толчки, подобно биению сердца матери, каким, его ощущает еще не родившийся ребенок.

Его тело было укрыто легким теплым Одеялом. Сквозь удары своих внутренних часов он расслышал тихий звук раздвигающейся ширмы, легкое дыхание, негромкие шлепки сабо о татами, а затем опять звук сдвигающейся ширмы.