Михаил Ахманов - Третья стража

– Расскажи, – произнес Тот, Кто Смотрит на Звезды. – Можешь говорить на его языке, я немного понимаю эту речь. Расскажи, Тер Шадон Хаката, и покажи вот это.

Он сделал знак, и лекари с их учениками расступились.

Молодой пилот взглянул на трупы, прижал ко рту ладонь и побледнел. Шериф Дункан, явно американец, оказался более стойким – пробормотал проклятие, нахмурился и рявкнул то самое: «Дьявольщина! В нашем раю только черта не хватало! Черта, да еще с бластером! Это против наших охотничьих пукалок!»

Глеб заговорил, юноши из отряда и Та, Кто Заплетает Гривы Лошадям, видевшие, как приземлилась ракета, добавили подробностей.

Слушая их, шериф хмурился и поджимал губы. Потом сказал:

– Надо доложить магистрату – похоже, ждут нас непростые времена. А с тобой что делать, мистер Соболефф? Желаешь тут остаться или на остров переберешься?

– Переберусь, – откликнулся Глеб. – С женой переберусь и с двумя лошадьми, так что нужен нам транспорт побольше вашего.

– Не проблема. К вечеру аэрокар пришлю, – буркнул шериф Дункан, неуклюже поклонился вождям и отбыл восвояси. В тот же день и случилось у Глеба и Тори переселение.

Ближе к Трем Дубам тропинка была выложена плоскими гранитными плитками, серыми и розовыми. Копыта коней зацокали по камню, и вскоре Глеб и его спутницы очутились на небольшой поляне, что пряталась от солнечных лучей под кронами развесистых дубов. Здесь, как и гласило название поселка, росли три дуба, и под каждым возвышался дом, рубленный из местного дерева. Веранды и крылечки, обращенные к центру поляны, глядели друг на друга и на Черемисова, восседавшего в кресле у стола. Стол, кресло, лавки и навес над ними были сделаны поэтом собственноручно и, как он выражался, без технических выкрутас, с помощью пилы, топора и рубанка. Черемисов был приверженцем пролетарского метода стихосложения, некогда озвученного Маяковским: «Землю попашет, попишет стихи». Пахал он в огороде, а еще охотился, рыбачил и собирал пчелиный мед.

Увидев Глеба, женщин и лошадей, Черемисов огладил пышную бороду, громко чихнул и произнес:

Он часто говорил стихами – в основном цитировал классиков. К собственному творчеству Черемисов относился с юмором, утверждая, что жажду Бог дал, но поселил вдали от источника.

– Черемис, дорогой, мы ничего не скрываем! – воскликнула Сигне Хейгер. – Ровным счетом ничего, кроме мелких девичьих тайн. Ну там шляпки, блузки, кружевные трусики…

С этими словами, подхватив Тори под руку, она направилась к своему крыльцу. Глеб сел на лавку, налил браги из кувшина на столе, отхлебнул и кивнул довольно – брага у Черемисова была забористой.

– Эта женщина сведет меня с ума, – задумчиво молвил поэт, почесывая в бороде. – Знаешь, сокол ясный, сколько раз я делал ей предложения руки, сердца и таланта? Конечно, я не осетрина первой свежести, но еще могу порадовать дамочку… Тем более, в сложном бальзаковском возрасте.

Черемисову было за восемьдесят, но порадовать он мог кого угодно: в плечах – косая сажень, и мышцы как у борца-тяжеловеса.

– Возможно, вам стоило бы поселиться в другом месте, – сказал Глеб. – Там, где больше женщин. Как-никак население острова – сорок восемь тысяч, не считая родившихся здесь ребятишек.

– Другое место не годится. – Легким движением руки Черемисов взбил седые кудри. – Видишь ли, голубь сизый, я всегда мечтал заполучить жену-датчанку или шведку, с твердым нордическим нравом и пылким северным темпераментом. Датчанка здесь имеется, так что я буду стоять до последнего… – Подумав, он уточнил: – До последнего вздоха. Не упущу второй шанс!

– Значит, был первый? – полюбопытствовал Глеб.

Черемисов вздохнул.

– Это давняя история… Хочешь послушать? Что ж, изволь…

Я с Алтая, а учиться наладился в Москву, на филологический. Там Ниночку встретил, лебедь белую, стал стишками баловаться, в разные кружки ходить… Время тогда было суровое, опасное – пятьдесят первый годок, стукачи в каждой подворотне, а кто не стукач, тот на стройках социализма либо сидит тихо и сопит в одну ноздрю. В общем, замели нас, меня с поносными стихами взяли и на этап. Отсидел, вернулся, в кочегары пошел, однако был на подозрении. В шестидесятых предложили сюда перебраться. Вот и живу здесь почти полвека.

– А Ниночка что?

– А ничего. Перепугалась до смерти… Так что лютики сразу и завяли.

Воцарилась тишина. Потом Глеб промолвил:

– Вы говорите: предложили сюда перебраться… А как это бывает? Я ведь, скажем так, по другой линии в этих краях очутился… По какой, сам не понимаю.

– С тобой, может, ошибка вышла, – сказал Черемисов. – Вообще-то процедура стандартная: знакомится с тобою некто, вроде как самый обычный мужик: в баню сходить, водки выпить, покурить и поболтать на кухне – все путем и за милую душу… Словом, обычный человечишка! Но вдруг он тебе говорит: слушай, Черемисов, а не свалить ли тебе с этой помойки? Спрашиваешь, куда?.. за бугор?.. Усмехается – там, мол, тоже помойка и бардак. Однако есть дорожка в лучший мир, и мы, ангелы божьи, о ней знаем. Хочешь попробовать?.. Страшно становится, страшно и томительно, а любопытство все ж таки не отпускает… И если ты согласен, хоть в шутку, хоть всерьез, заснешь на Земле, а проснешься здесь, в приемной камере.

– Значит, вот как это случается… – Глеб окинул взглядом дома, поляну, деревья и лошадей, щипавших траву на опушке.

Кивнув, Черемисов откликнулся:

Уголь вдруг насторожился, поднял голову и фыркнул – над кронами деревьев парило что-то белое, округлое, слегка блестевшее в ярких солнечных лучах. Глеб присмотрелся: неторопливо и плавно к поляне спускалась авиетка. Ее крылья затрепетали, изогнулись, чтобы не задеть дубовых ветвей, яйцевидный корпус повис в полуметре от земли, сдвинулся прозрачный верх кабины.

– Снова Хуан прилетел, – щурясь на солнце, молвил Черемисов. – Будет тебя пытать насчет этих… как ты их называешь?.. плоскомордые, так?..

Магистрат Каррера спрыгнул в траву, улыбаясь в знак приветствия.

– Завтра к полудню, Глеб, ждем вас с супругой в ратуше. Будут Бергер, Кривенко, Наоми Ихара и я. Разумеется, шериф Дункан. Пятеро, наш малый совет.

– Приедем непременно, – сказал Глеб. – В городе есть где оставить лошадей?

– Мы пришлем за вами авиетку, так быстрее и удобнее. Возможно, вас захотят сопровождать соседи?

– Я, мил-друг Хуан, лучше дома останусь. Что-то меня городской шум раздражает, – молвил Черемисов. – А вот Сигне, любовь моя ненаглядная, та с радостью полетит. Обновки ей нужны – ну там шляпки, блузки, кружевные трусики…