Иар Эльтеррус - Иной смысл

Он поймал взгляд девушки и понял: вот теперь она боится. Но не его, а того, что он уйдет. То, что еще оставалось от прежнего Косты, безразлично заметило: правильно боится. А тот Коста, что вчера расправлял крыло, чтобы Кате удобнее было лить воду на широкие маховые перья, внутренне содрогнулся. Он не мог, не хотел уходить!

Он должен был уйти. И должен был об этом сказать. Прямо сейчас.

Но вместо этого с губ сорвались совсем другие слова:

— Что вчера произошло? Почему ты… упала?

Катя немного помолчала, потом легла рядом, положив голову ему на плечо. Коснулась кончиками пальцев пера, провела — Коста почувствовал, как по телу пробежала легкая судорога от этой мягкой, ненавязчивой ласки.

— Я не знаю, — наконец проговорила Катя. — Я вообще не понимаю, что произошло.

— Расскажи. С начала. Попробуем понять.

Он старался говорить еще короче, чем обычно, — только для того, чтобы она не уловила дрожи в его голосе.

— Я… мне с утра было плохо. Холодно и тоскливо, знаешь, бывает — просто так, безо всякой причины. После института я не хотела идти домой, но дел никаких не было, занять себя оказалось нечем. Хотя, наверное, я просто плохо искала… Я зашла в какое-то кафе, пообедала — не потому, что есть хотелось, а просто по привычке. Вообще я все вчера делала «просто». Просто потому, что вроде как так надо. Потом пошла гулять — не куда-то, а так, бесцельно. Зашла в торговый центр, там побродила… и наткнулась на странный магазинчик. Оружейная лавка. Там было столько всяческих ножей и кинжалов, сколько я даже в кино не видела, причем все настоящее, никаких сувениров. И еще там был человек… я сперва приняла его за продавца, потом — за посетителя, а в результате выяснилось, что он хозяин этого магазина. Он подарил мне кинжал. Очень странный кинжал… И мне показалось в какой-то момент, что он за мной… ну, вроде как ухаживает. Угостил кофе с пирожными — а потом ушел. Внезапно встал, сказал, что ему надо уйти — и ушел, даже не спросив номера мобила. А мне вдруг стало душно. Я попросила официантку проводить меня на террасу, там постояла — вроде стало легче. А потом появились тени… Нет, ты, наверное, сочтешь меня сумасшедшей!

— Не сочту. Продолжай.

Катя глубоко вдохнула. Ей явно было сложно рассказывать, но в то же время — с каждым словом становилось легче. Коста обнял девушку крепче и добавил, постаравшись, чтобы слова прозвучали как можно мягче:

— Не бойся ничего. Просто расскажи.

— Я не помню почти ничего… только ощущения. Зачем-то достала кинжал, порезалась им… Не понимаю, как это получилось. Потом появились тени, они надвигались со всех сторон, хотели забрать меня. Стало страшно, как никогда в жизни, я посмотрела на лезвие, там… там был узор, а в этом узоре — ты… а с другой стороны — череп, оскаленный череп, очень злой. Я чувствовала исходящую от него ненависть… Нет, я сперва посмотрела, потом появились тени, а потом я порезалась! И закричала, но меня никто не мог услышать, вокруг выла метель, стало очень холодно, и эти тени, их все больше и больше… Я хотела убежать, избавиться от этого, хотела выбросить кинжал, но только сильнее сжимала его. А потом упала. Я не помню, как и почему. И не помню, что было дальше — я потеряла сознание, падая, и пришла в себя уже здесь… Ты меня поймал?

— Да, — хрипло сказал Коста. Ненависть сводила горло. Катя не рассказала ничего, что могло бы точно указывать на виновника, но Коста кожей ощущал убийцу. — Как он выглядел? Человек, который подарил кинжал.

— Я не помню. — Девушка прижалась сильнее. — Помню только кожаный плащ… он вообще был странно одет, не по нашему времени. Но я не помню ни лица, ни голоса.

— Ясно. Что с твоей раной?

Идиот! Сволочь бесчувственная! Он должен был спросить об этом раньше! Ладно, вчера он был не в состоянии вообще что-либо замечать, но сегодня-то!

Вместо ответа Катя подняла руку. На внутренней стороне предплечья змеился тонкий сизый шрам. На вид ему было не меньше месяца.

— Понятия не имею как, но… Вчера я замотала руку бинтом и забыла — не до того было. А сегодня вот так вот…

— Это хорошо. Покажи мне нож.

Малазийский крис. Прекрасно сбалансирован — для криса. Лезвие бритвенно-острое, клинок классический, с тринадцатью изгибами. Узор на лезвии произвольный, ни в какие отчетливые картинки не складывается.

— Сейчас ты видишь что-нибудь в узоре?

Катя долго разглядывала клинок, потом покачала головой.

— Нет… Ничего не вижу, просто узор, и все. Но вчера был рисунок, я точно помню!

— Была иллюзия рисунка, — покачал головой Крылатый. — И я знаю, кто это сделал. Нет, не спрашивай — не отвечу. Не имею права. Но я разберусь с этим. Он больше не станет причинять тебе вред.

Не станет. Потому что незачем. Потому что Коста сегодня уйдет, чтобы больше никогда не вернуться. Ярость клекотала в груди, но он сдерживал желание сию секунду сорваться с места, найти Теодора и заставить ответить за то, что тот едва не сделал.

— Как скажешь…

Она закрыла глаза, прижимаясь всем телом к нему. В этом не было ничего от сексуальности и вожделения — только тепло и близость. Все. Коста вздохнул и тоже закрыл глаза, наслаждаясь последними мгновениями счастья, от которого он сегодня навсегда откажется.

Эта история с крисом и падением слишком четко дала Крылатому понять, насколько уязвим тот, у кого появляется некто ему дорогой. И сколь страшная опасность угрожает тому, кто рискнет стать дорог Косте. Он не хотел Кате такой участи и не хотел каждую секунду думать о том, в безопасности ли она. Сам он обеспечить ей реальную защиту не мог. Кто он, в конце концов, против того же Кейтаро? Или даже Теодора, у которого нет ни единого шанса против Крылатого в прямом бою, но который просто не позволит делу дойти до боя. Оглушит ментальной атакой и сделает все, что посчитает нужным. Это против людей Коста силен или даже против Повелителей. Но из слуг Закона он — слабейший.

— Коста… Ты не уйдешь? То есть, конечно, уйдешь… но ты ведь вернешься?

Надо было сказать правду. Или соврать — но так, чтобы она поверила.

Он не смог:

— Не знаю.

— Я без тебя не смогу, — тихо проговорила Катя и уткнулась носом ему в шею.

Коста поверил. Сразу и безоговорочно. А поверив — заставил себя об этом забыть. Она не могла без него, а он не мог, не имел права быть с ней. Ради нее самой — какая фальшивая, по сути, фраза! Жаль, что так оно и было.

— Ты не знаешь меня. Не знаешь, кто я, что я делаю. Если бы ты знала…

— …то это ничего бы не изменило. Я не маленькая влюбчивая девочка, правда. И я знаю, что не смогу без тебя. Не смогу — и все.

— Даже если…

— …даже если Ветровский говорил правду. Даже если то, что он говорил, — самое малое из того, что ты делал и делаешь. Это ничего не изменит. Это не изменится, даже если я сама этого захочу… — очень тихо прошептала она. Коста повернулся, посмотрел ей в глаза — и ему стало страшно. Потому что она говорила чистейшую правду, которой не могла знать. Но знала.