Александр Голодный - Без права на жизнь

— Да я согласен, только чтобы по закону все было.

— Не ссы, зомбачок. Когда поднесешь? По роже твоей хитрой вижу, что нычка есть. Так?

— На понт берешь, законник Боров. Как добуду, так и принесу.

— Ха! Ну, лады. Куда щас?

— В очередь, за обедом.

— Для Борова очередей нет. Где твой кореш?

Я махнул выглядывающему из-за угла Солдату, и Боров повел нас в ангар к раздаче.

— Стоять, дохлятина.

Заросший, с застарелым могучем амбре мужик испуганно сжался и отшатнулся от бака.

— Ложка, сделай по-щедрому.

Да, столько нам еще не наливали — до краев. И, похоже, мясцо проскочило. Вместе с Боровом подошли к выходу.

— Не ссы, Зомбак, канай, я позырю.

— Благодарю, законник Боров. До свидания.

— Тебе не кашлять.

При всем желании и аппетите съесть такие порции не получилось. С тугим, как барабан, животом, вспотев, отваливаюсь от ведерка. Еще треть осталась.

— Солдат, я готов. Ты как?

Напарник с осоловевшим видом через силу добивает свою половинку честно разделенного пополам кусочка проваренного бекона.

— Давай, братишка, оставим на полдник. У нас еще хлебушек есть, горчица. А сейчас пойдем поспим.

— Пои, Сеант.

Сон — лучшее лекарство. Проснулся бодрый, с настроением поработать. Не заняться ли нам стиркой? Давно пора.

Еще при разборке строительных мешков отложил три пластмассовых ведра литров по семь. Теперь два шкурю шпателем от остатков засохшей белой краски, третье Солдат аккуратно отбивает от штукатурного раствора. Споласкиваем, переливаем воду. М-да, осадок грязи на дне бутылей заметный. Без кипячения пить опасно. В первом ведре замачиваем, во втором будем стирать, а третье — полоскать. Начать надо с трусов, пары самых крепких футболок, всех целых носков и полотенца. Где наша канистра с моющей смесью?

Первый раз в этом мире ложусь спать с потрясающим ощущением чистоты. Выстирав и развесив вещи, мы с Солдатом намылились и вымылись сами, вылив на себя и грязнющую воду для замачивания, и не менее черную стирочную, и мутную для ополаскивания. Израсходовалось и отложенное НЗ в четвертой емкости. Но оно того стоило. Завернувшись в шторы, умиротворенно доели все продуктовые запасы, попили из чистых настоящих чашек водно-соковую смесь. До захода солнца напарник рисовал, я из нескольких неисправных поясных ремней делал два рабочих — хватит нам шпагатом подпоясываться, довел до ума дождевые накидки. Нарастил длину, ширину, подклеив скотчем полосы полиэтилена, скотчем же прихватил обрезки шпагата — получились завязки.

Я сидел во главе длинного стола. Жена, сын, сильно постаревший отец, вся родня что-то обсуждали, выпивая без тостов и закусывая. Слов не слышу, но знаю — говорят обо мне. А где моя тарелка? Стеклянная стена отгораживает застолье, в спину тянет зябкой сыростью, нарастает тревога. А за столом уже все молчат и горько, со слезами смотрят на меня. Что? Нет! Рванувшись к ним, ударился о твердь стены, и сон рассыпался.

Тянет прохладой, в щелях сереет рассвет, подсыхают слезы на щеках. Прижавшись теплой спиной, тихонечко посапывает Солдат. «Девять дней», — я это знаю точно. Девять дней прошло там, в моем мире, покинутом навсегда. Воспоминания о прошлой жизни пролистывались в памяти: школа в военном городке, военное училище, увольнительные, отпуска, стажировки, встреча с будущей женой. И вот лейтенантские погоны, первая воинская часть, рождение сына. Командировки, служба, дом. Тоска подхлестывает чувства, страницы жизни мелькают быстрее, ярче, и так до последнего дня, до молнии, оборвавшей прошлую жизнь и начавшей новую. Я помню и фрагменты из безвременья о будущем родных. Спасибо, Господь, за это.

Прогорев, печаль тихо спряталась в глубине души вместе с первыми лучами солнца.

— Подъем, Солдат, для нас наступает рабочий день.

— Поем, Сеант.

Мы опять слаженно «бомбим» бытовые кучи. И пусть они бедноваты на еду (с трудом накопали засохших печенек, хлопьев и корок на завтрак), зато одежда, журналы, раскрошившиеся сигареты в мятых пачках попадаются регулярно. Набрал несколько пар сломанных солнцезащитных очков (может, починю), зажигалок, а главное — нашли гнутые маникюрные ножницы и жменю таблеток и пузырьков из просроченной аптечки. Не забыл и про моющие средства, и про недодавленные тюбики. В общем, на обед идем с хорошим настроением.

Расположившиеся у входа в ангар бандюки сгоняли всех приходящих в одну кучу. Попались и мы с Солдатом. Стояли со своими ведерками, наблюдая, как в ангаре исчезает хвост очереди пришедшей на обед сортировки. Напарник, да и остальные не дергались, похоже, такие сборы случаются регулярно. Новые люди практически перестали подходить, и из кольца бандюков выдвинулся один.

— Ша, завалили жральники, дохлятина! Сегодня с вечера вы, уроды, подрываетесь на сортировку. Как заходит солнце — жратва. Мля, все поняли, дохлятина? Кто снычится — хана, уроем, в натуре. Все, жрать, твари.

Толпа качнулась, двинула к воротам.

— Зомбак, канай сюда.

— Доброго дня, законник Боров.

— Не кашлять. Есть что?

— Журналы там остались, а принес — вот.

Заглянув в пачку сигарет, Боров расплылся в улыбке:

— Путем, не зря за тебя с братвой тер.

— Это только целые, хорошие.

— Зомбачок, чудило, все собирать надо.

— Да мы и собирали, нести не решился — вдруг западло.

— Мля, чтобы вечером все принес, понял? Тут уши без курева пухнут, а он понтовые выбирает. Западло только чинарики, вкурил?

— Понятно, законник Боров. Вечером принесу с журналами. А как у нас с вечера все будет?

— После жратвы загоняют стадо в тот барак — там сейчас последний день дохляки доматывают. Там нары, будешь с Полудурком по ночам дрыхнуть. С восьми до восьми сортировка, жрать утром и после работы вечером, обед ты видел. Срать в сортир за ангаром, не вздумай на улице — прибьют. В бараке спи в шмотье, а то попрут сразу, если кто лезет — в рыло. Если что — там в выгородке кореша дежурные кантуются, я скажу, можешь по делу подойти. Сортировка десять дней, мля, хреново будет, если ты не вывезешь и завалишься.

— Во время работы попить, в сортир?

— Что с собой или найдешь — пей. Сортир — только поссать, и то если норму делаешь. Все, харэ базарить, канаем к Черпу, хавчика нагрузит.

— Благодарю, законник.

Поев и подремав, мы сидим у шалаша. Все собранное я спрятал в строительной куче и тщательно замаскировал. Сейчас проверяю нашу готовность. Одежда — норма, длинные рукава, свободные штаны (строительные на Солдате). Перчатки — матерчатые, резиновые, пара резиновых в карман про запас. Крем — три недодавленных тюбика. Шишки Солдата смазаны противовоспалительной мазью (разобрал латынь с английским), мазь в кармане. Ведерки с ложками — вот. Пакет Черпу и пакет Борову. Кажется, все. Даже ногти подстрижены, целый час бился, ножницы подгибать все время приходилось, зато Солдат до сих пор удивляется. Солнце заходит.