Дэниел Уилсон - Роботы Апокалипсиса

«После этой войны мы, как вид, стали лучше».

Война закончилась двадцать минут назад, а я смотрю, как из отверстия в промерзшей земле, словно муравьи из глубин преисподней, выбираются культяпперы, и молюсь о том, чтобы мне удалось сохранить собственные ноги еще на один день.

Каждый робот размером с грецкий орех; они карабкаются друг на друга, их корпуса, ноги и антенны переплетаются, сливаясь в бурлящий, смертельно опасный поток.

Онемевшими пальцами я неуклюже надвигаю на глаза защитные очки и готовлюсь немного поработать с моими маленькими друзьями-робами.

Утро невероятно тихое — слышны только вздохи ветра среди голых деревьев, да грубый шепот сотни тысяч механических шестиногих охотников на людей. В небе, перекликаясь, над покрытой льдом Аляской летят белые гуси.

Война окончена. Пришло время заняться поисками.

От меня до норы ярдов десять, и с этого расстояния, в свете утренней зари, машины-убийцы кажутся почти прекрасными. Они похожи на рассыпанные по вечной мерзлоте конфеты.

При каждом выдохе изо рта вырываются облачка белого пара. Прищурившись на солнце, я скидываю с плеча старый, видавший виды огнемет и, не снимая перчатки, нажимаю большим пальцем на кнопку розжига.

Щелк.

Пламя не загорается.

Огнемет, так сказать, должен разогреться. Но культяпперы уже близко. Без паники, я проделывал все это десятки раз. Самое главное — действовать так же, как машины, спокойно и методично. Наверное, за пару лет я кое-что перенял от робов.

Щелк.

Я уже могу различить отдельных культяпперов: конечности, покрытые колючками, раздвоенные тельца. По собственному опыту я знаю, что в каждом корпусе находятся две разные жидкости. Структура и тепло человеческой кожи активируют взрыватель, жидкости смешиваются. БУМ! И кто-то получает приз — новенькую культяпку.

Щелк.

Они не знают, что я здесь, но в мою сторону по произвольным траекториям, которые Большой Роб подсмотрел у муравьев-фуражиров, движутся разведчики. Роботы много узнали о нас и о природе в целом.

Так что времени мало.

Щелк.

— Давай, давай, сволочь, — бормочу я, медленно пятясь.

Щелк.

Говорить нельзя — это ошибка. Тепло дыхания для робов, словно свет маяка. На меня стремительно накатывает волна ужаса.

Щелк.

Первый культяппер лезет вверх по ботинку. Теперь нужно действовать очень осторожно. Реагировать нельзя. Если робот лопнет, я останусь без ноги — и это в лучшем случае.

Не стоило идти сюда в одиночку.

Щелк.

Поток машин уже добрался до моих подошв. Что-то тянет за покрытый инеем наголенник: лидер робов, словно альпинист, лезет по моей ноге. Шлеп-шлеп-шлеп — хлопают металлические антенны, пытаясь найти то, что выдаст меня — тепло человеческого тела.

Щелк.

Боже ж ты мой. Ну давай же, давай.

Щелк.

В районе пояса, там, где сходятся части брони, возникает перепад температур. Я в бронекостюме, так что взрыв на уровне торса — еще не смертный приговор, но моим яйцам явно не поздоровится.

Щелк. Умф!

Есть. Из огнемета вылетает язык пламени; от жара пот на лице мгновенно высыхает. Периферийное зрение суживается; я вижу лишь короткие, контролируемые струи огня, которыми поливаю тундру. Реку смерти покрывает липкое, горящее желе. Тысячи культяпперов шкварчат и плавятся. Слышен многоголосый писк: из охлажденных панцирей вырывается воздух.

Из-за жара взрывчатые «соки» внутри панцирей выкипают, не успевая смешаться. Так что никаких взрывов не происходит, только время от времени отдельные роботы вспыхивают. Хуже всего, что машинам на это наплевать: они слишком примитивны и не понимают, что с ними происходит.

Культяпперы без ума от жары.

Когда их лидер спрыгивает с моего бедра и бросается навстречу огню, я облегченно вздыхаю. Так и хочется наступить на гаденыша, но я сдерживаюсь: мне часто приходилось видеть летящие по воздуху ботинки. В самом начале Новой войны гулкие хлопки сработавших культяпперов и удивленные вопли солдат, внезапно оставшихся без ног, раздавались так же часто, как и выстрелы.

Солдаты знают, что роб обожает веселье. А уж если разойдется, то танцует так, что только держись.

Последние культяпперы, словно самоубийцы, отступают в направлении пожарища, туда, где потрескивают трупы их сородичей.

Я выуживаю из кармана рацию.

— База, это Умник. В шахте пять-одиннадцать… ловушка.

Коробочка оживает.

— Вас понял, Умник, — квакает она с итальянским акцентом. — Это Лео. Босс, жми в шахту cinque dodici. [1] Пять-двенадцать (итал.). Здесь что-то реально крутое.

Я иду по хрустящей от инея земле в сторону шахты пять-двенадцать. Посмотрим, что за крутую штуку они нашли.

Леонардо — настоящий здоровяк, а массивный экзоскелет для нижней части туловища, найденный на горноспасательной станции при переходе через Южный Юкон, делает солдата еще больше. На форме эмблема медицинской службы с белым крестом, закрашенная черной краской из баллончика. Вокруг пояса ребята привязали веревку с щекотуном. Лео медленно пятится, и двигатели воют — он вытаскивает из дыры что-то большое и черное.

— Ох, босс, эта штука molto grande. [2] Огромный (итал.).

Опустив в дыру глубиномер, Черра, мой специалист, сообщает, что глубина шахты ровно сто двадцать восемь метров. На щеке Черры впалый шрам — напоминание о временах, когда мы действовали более беспечно.

Забавно, думаю я, у людей все меряется десятками. Мы по-обезьяньи считаем на пальцах рук и ног. Машины тоже считают на том, что есть — но они двоичные, до самого нутра, и поэтому у них все сводится к степеням двойки.

Из норы появляется щекотун, похожий на паука с пленницей-мухой. Длинные тонкие руки сжимают черный куб размером с баскетбольный мяч. Эта штука, наверное, тяжелее свинца, но щекотун страшно сильный. Обычно мы достаем ими ребят, которые свалились с обрыва или упали в шахту, но такие машины могут удержать что угодно — от новорожденного до солдата в полном экзоскелете. Правда, с ними нужен глаз да глаз, иначе защекочут так, что все ребра поломают.

Лео выключает щекотуна, и куб с грохотом падает на снег. Отряд выжидательно смотрит на меня.

Я чувствую, что эта штука непростая — иначе и быть не может, ведь рядом с ней столько ложных целей, и сама она так близко от места, где закончилась война, всего в ста метрах от точки, где Большой Роб, называвший себя Архосом, дал последний бой. Что за утешительный приз мы здесь нашли? Какое сокровище хранилось под слоем вечной мерзлоты там, где человечество поставило на карту все?

Я сажусь на корточки рядом с кубом. Мне в лицо смотрит огромный кусок черной пустоты — ни ручек, ни кнопок, ничего, только пара царапин, оставленных щекотуном.