Андрей Круз - Двери во Тьме

— Что за секретный отдел архива личных дел на Ферме? — перевел я разговор на другое.

Этого вопроса он явно не ожидал, но не смутился, ответил:

— Это дела с совпадениями. «Двойники» мы их называем. У меня до вашего появления «двойника» не было. Поэтому мое дело лежало в открытом разделе. Теперь уже нет.

— Почему секретность?

— На всякий случай: черт его знает, кто и как решит такими знаниями распорядиться? Люди здесь нервные, еще до каких-нибудь жертвоприношений додумаются.

Предположим, все так и есть. Не то чтобы я ему до конца поверил — Милославский не тот человек, кому именно до конца верить хочется, — но вообще в логику всего происходившего его рассказ укладывается. И вот именно в то, что мы с ним из одного «слоя», я поверил. Просто потому, что он заваливал меня этими анкетами. А это значит, что он в них за что-то зацепился.

И про «жертвоприношения»… вообще-то без них уже не обошлось. И мне очень интересно узнать, с кем «двойниками» были сестры Скляр. Об этом я и спросил: терять все равно уже нечего.

— Серых, — коротко ответил Милославский. — Он ушел с Фермы как раз тогда, когда они провалились в Отстойник. У него уже была теория, а у нас еще нет. Он ушел и начал… гм… «эксперименты».

— В месте моего провала…

— Думаю, что это сделали именно они, не адаптанты, — кивнул Милославский. — Согласен с вами.

— И почему провалился я?

— Точно пока сказать не могу, но думаю, что «дыра» из вашего… то есть нашего слоя действительности уже существовала… вы же практически из дома провалились?

— Да.

— Когда-то там что-то случилось. Какое-то кровавое злодейство, если можно так выразиться. Не знаю когда, может, при государе Иване Васильевиче Грозном, а то и раньше. И из него получилось… ну как воронка, узкая и длинная, — он начал рисовать что-то карандашом на обороте моей анкеты, — вот такая, как вихрь, который метался между слоями действительности, пока не налетел на встречный вихрь, — он нарисовал вторую растянутую спираль, пересекающуюся с первой, — и они замкнулись. В этот смерч попали вы, сработали, вместе с темнотой и заглянувшей туда Тьмой, катализатором. Бац — и вы здесь.

— В стороне от места жертвоприношения, — усомнился я.

— Да, но аномалии магнитного поля ощущаются по довольно большому участку, абсолютной точности не требовалось. Я же сказал, что воронка. — Он несколько раз с усилием провел карандашом по расходящейся части нарисованного вихря. — Вот по всей этой зоне и возможен разброс.

— Стоп, — накрыл я ладонью схему. — А почему Серых не мог войти в этот тоннель? Убитая Скляр была его двойником.

— Думаю, что все не так просто. И я пока не знаю, что именно там непросто. Но жертва ему не помогла. Не доделали они что-то, не сумели. Они поехали домой, разочарованные, а в тоннель затащило вас, и он до сих пор с вами связан. Думаю, что смерть этой женщины его просто «заякорила», не дала угаснуть. И ей совсем не надо было быть чьим-нибудь двойником, тут мог быть кто угодно, уже живущий в Отстойнике. — Перехватив мой взгляд, он добавил: — Я понимаю, что это трагедия и это гнусность, но… в чем-то нам с вами повезло. Больше «заякоренных» тоннелей мы не знаем. И он вполне мог бы быть пригодным для кого угодно другого, а получилось, что для нас.

— По-нят-но, — сказал я по слогам.

— Вы возвращаетесь?

— Я подумаю. До завтра. Потому что готов ручаться, что вы сегодня обратно возвращаться не будете, так ведь?

— Так, мы здесь же ночуем, — подтвердил мою несложную догадку собеседник.

— Вот за завтраком я вам наше решение и скажу, — выдал я.

Милославский хмыкнул, поморщился, но в итоге сказал:

— Договорились.

— Черт, я пьяный, и я объелся, и при этом должен думать. И не просто думать, а над смыслом жизни.

— Ну напрягись, — сказала Настя, сидящая у зеркала и расчесывающая волосы. — Ты ему веришь?

— Как тебе сказать, — пожал я плечами. — В то, что он рассказал… в смысле, в факты — верю. А в то, что его интерес во мне как в пропавшем и снова найденном брате, как в индийском кино, — нет. У таких людей, как профессор, не бывает прямых мыслей и прямых ответов. Вместо ответа ты получаешь версию, более или менее приближенную к реальности. Приближенную ровно настолько, насколько Милославскому нужно, чтобы от тебя чего-нибудь добиться. Сейчас он добивается того, чтобы я был у него под рукой.

— Зачем?

— Зачем-то. Может, он меня собирается жертвопринесть в моем же генераторном сарае, чтобы открыть проход для себя любимого. А может, и нет. А может быть, канал может держаться, только если один из нас здесь, а другой там, но мне он этого не говорит. А может, он просто с поваром на Ферме договорился пустить меня на котлеты. Он котлет из меня поест и станет «проходным» в мой личный канал на ту сторону. Не знаю.

Тяжело повздыхав от обжорства, я встал с кровати, дотопал до стола и налил себе полный стакан воды из графина. В номере было прохладно, и вода тоже не слишком нагрелась. Залпом выпил в смутной надежде, что упавшая сверху вода как-то утрамбует пищу в брюхе.

— Но теории у тебя есть, — усмехнулась Настя.

— Теория как дырка в заднице — у каждого своя есть, — повторил я чьи-то слова, не слишком следя за логикой.

Остановившись у стула, через спинку которого был переброшен ремень с кобурой, вытащил кольт, убедился, что патрон в патроннике, поставил его вновь на предохранитель и положил на тумбочку у кровати. Пусть под рукой лежит: как-то неправильно все вокруг.

— У тебя много теорий, так что сравнение некорректное, — был я пойман на отсутствии этой самой логики.

— Может, и так, — не стал я спорить.

— Я все равно пойду туда, если переход откроется, — неожиданно сказала Настя.

Она даже волосы расчесывать не прекратила, пока это говорила, поэтому я не понял сразу, что было сказано. Только через пару секунд дошло — вроде как дубинкой по голове тюкнуло. Сильно так тюкнуло.

— Не понял… ты серьезно?

— Мы собирались уходить вместе — вместе и пойдем.

— Я уже никуда не собираюсь, — обернулся я к ней. — Я остаюсь с тобой здесь. Ничего, зато поживем подольше. Сколько получится.

А что нам еще осталось? Только так. Да, когда Милославский мне это сказал, то, что тоннель не для всех, а только для нас с ним, получается, на меня как воз кирпичей вывалили, но решение пришло сразу, не было даже миллисекунды сомнения. Я остаюсь с ней. До конца, каким бы этот конец ни был. Здесь. Или не здесь. Где угодно, но с ней. А по-другому я никак не согласен.

Да, надо, надо искать этот проход, точнее — возможность им воспользоваться, хотя бы для того, чтобы сделать свою жизнь здесь лучше. Тем более что эта жизнь обещает быть очень длинной, хоть пока в это и не верится. Но жизнь здесь, с ней, не где-нибудь еще. Я не уйду без нее. Не смогу.