Андрей Ливадный - Прорыв

Дикая боль сковывала тело.

Он со стоном перевернулся на спину, замер в луже собственной крови.

Мимо пробежало несколько человек в боевой экипировке.

Спецназ… – рыхлое сознание Радича фиксировало лишь обрывки реальности. Один остановился, не наклоняясь, осмотрел тела.

Сквозь дымчатое полупрозрачное забрало боевого шлема Станислав сумел рассмотреть черты лица русского капитана.

«Сейчас узнает меня и добьет».

Не узнал. Лицо, забрызганное кровью, искаженное гримасой предсмертной муки, обмануло русского. Он не произвел контрольного выстрела, Радич невероятным усилием воли заставил себя лежать неподвижно, будто мертвец.

Командир группы спецназа рванул дальше, через холл, к входу во второй корпус.

Минуту Радич лежал, не в силах бороться с болью, затем, стиснув зубы, пошевелился, сдерживая стон, перевалился на бок и медленно пополз в задымленный коридор, оставляя за собой широкий кровавый след.

Двери ближайшей лаборатории, выбитые очередью импульсного пулемета, позволили заползти внутрь помещения.

Радич понимал – ранение смертельно. У него не было шансов выжить. Еще несколько минут, и он умрет от потери крови.

Расплывчатое, нечеткое сознание упорно пыталось ускользнуть в сладковатую дымку забвения.

Перед мысленным взором искажались черты лица русского спецназовца.

Станислав был упрям. Даже сейчас, в безвыходной ситуации, он боролся за свою жизнь. Дополз до сейфа, встроенного в стену лаборатории, теряя силы, набрал код замка, открыл, вслепую нашарил устройство, схожее с двадцатисантиметровым механическим пауком. Сжав его в окровавленной ладони, Радич перевернулся на спину, застыл, сипло дыша, затем последним усилием положил кибернетическую тварь себе на грудь.

Устройство ожило. Тускло затлели индикационные сигналы, механические конечности безжалостно вонзились в плоть, тончайшие шунты достигли всех жизненно важных органов, из небольших емкостей, расположенных в корпусе «паука», система дозированно подала необходимые препараты.

Тело Радича конвульсивно дернулось.

– Вспомнил меня?

Чужой голос возник в рассудке Ивана.

Все происходящее объяснялось бредом. «Я не справился. Провалил задание. Мое тело захвачено скоргами, я заблудился в металлическом лесу, ушел в грезы, не распознал исполинской ловушки».

– Это не бред, Шершнев. Я тут. Рядом. Ты не валяешься в «жестянке», а помещен в специальный реанимационный бокс. Так что не пытайся списать мое появление на галлюцинации. Вы ведь обыскали всю больницу, но моего тела не нашли. Плохо искали. Мне пришлось уползти в подвал, зарыться там в груду биологических отходов. Было тяжело, больно и страшно. Но я выжил. Благодаря экспериментальному метаболическому импланту, который мне пришлось носить на груди еще два с половиной года, прежде чем удалось его деактивировать и удалить. Я жил в аду. Теперь пройти через ад предстоит тебе.

Иван молчал. Он по-прежнему не ощущал тела.

– Говори со мной! Говори мысленно! У тебя теперь новый, очень качественный расширитель сознания! Я старался, Шершнев. Мне очень хотелось, чтобы ты меня слышал. И ты слышишь, я ведь знаю!

Хорошо. Пусть это не бред.

– Чего ты хочешь? Говорить со мной? Причинить боль?

– Ну, всего понемногу. Вообще-то, тебе крупно повезло, Шершнев. Сдох бы в металлическом лесу, если б не мои ребята.

– Собираешься отомстить?

– А как ты думал? Такие подарки жизнь преподносит редко. Хотя месть меня уже не заводит. Попадись ты мне через годик после тех событий – убивал бы тебя медленно, с наслаждением. А сейчас уже неинтересно.

– Зачем тогда спас? Оставил бы скоргам.

– Нет, так легко не отделаешься. Я сделаю из тебя ручного пса. Лучшего пса из когда-либо созданных мной. Ты ведь на самом деле не умеешь ничего, кроме как убивать по воле хозяев. Это твое предназначение.

– Ты подонок, Радич.

– Откуда тебе знать? Из моего досье? – Голос на секунду умолк, затем продолжил: – Такие, как ты, слепы. Художник видит душу. Музыкант создает настроение. Писатель формирует личности. А что видят и создают такие, как ты? Зафиксировал тень, резанул очередью, убил, едва взглянув?

Шершнев промолчал.

– Мы все кому-то служим, – продолжал Радич. – Ты – системе. Я – прогрессу. У каждого свой идол. Но ты всего лишь легализованный государством убийца, а я творец. Мир не сегодня, так завтра рухнет. Твоя хваленая цивилизация уже давно приговорила сама себя. На земле больше нет места биологическим видам. Всем управляет техносфера. И поэтому я здесь.

– По заданию корпораций?

– Да пошли они!.. – отмахнулся Станислав. – У меня своя цель, свои достижения. Корпорации могут поддерживать мои исследования, но они никогда не получат их истинного результата. Ты ничего не понимаешь, Шершнев. Система, которой ты так рьяно служишь, тупа, прямолинейна и неповоротлива. Она создала отчужденные пространства. Ваши ученые выпустили на волю технос, создали пространственную аномалию. А как отреагировал цивилизованный мир? Разве кто-то изучает зоны отчуждения? Нет. Их бомбят, изолируют, на них делают деньги и политические карьеры. Никто ничего не понимает, не хочет понимать, не в силах изучать, большинство просто дрожит от страха, а те, кто поумнее, греют руки, ловят последних рыбок в мутной воде, пока мир катится к гибели.

– А ты понимаешь?

– Отчасти. Хочешь узнать, чего я достиг? Не напрягайся. Всему свое время. Я покажу тебе такое, отчего кровь стынет в жилах. Это будет в тебе. И ты никогда не избавишься от моих даров. Но выживешь, когда вся цивилизация рухнет. Выживешь, чтобы служить мне.

Голос отдалялся. Все услышанное казалось бредом свихнувшегося маньяка. Радич философствовал, хвастал, угрожал – он был болен, глубоко и неизлечимо. Личность, сочетающая в себе черты хладнокровного, циничного убийцы, замучившего тысячи людей, и задатки гениального ученого, презирающего взрастившую его цивилизацию, – все это говорило само за себя.

Сознание Шершнева вновь начало погружаться в дымку беспамятства.

Дождь стеной…

Чужие мысли запутались в голове.

Бестелесный голос, будто нож, взрезающий полотнище мрака, открывающий панораму хмурого осеннего дня.

Мокрые ступени.

Катушка автоматных гильз под слабеющими пальцами.

Что происходит? Очередной бред? Память выталкивает образы, плетет замысловатый узор агонизирующих мыслей?

– Откуда ты меня знаешь?

Голос не принадлежит Радичу. Он другой. В нем нотки усталости от жизни, оттого и вопрос звучит сухо, без тени удивления.

Шершнев не знал, как можно сопротивляться происходящему. Что вообще может рассудок, лишившийся тела, окруженный мглой?