Виктор Глумов - Легенды Пустоши

— Звездец происходит, — меланхолично заметил патрульный и почесал обильный, через ремень перевесившийся, живот. — И руководство звездой накрылось.

— Почему бездельничаете? Не видите — люди в помощи нуждаются?! — напустилась на него Яна. — Почему свои обязанности не выполняете?

— Потому что звездец, — вздохнул сержант, стянул с головы фуражку и вытер красную морду.

Он был совсем молоденький, чуть за двадцать, а уже толстый, одышливый. И тупой. Яна не отставала:

— Немедленно возьмите себя в руки. И приступайте к выполнению своих обязанностей. Дайте мне связь с руководством…

— Майор, — патрульный смотрел с жалостью, — какая, на хер, связь? Все накрылось. Нет больше руководства. Ща покурю, и мы с Михалычем домой поедем. Сообразим — как, и поедем. Все человеки. Каждый выживать будет, а ты — руководство, руководство…

Прапорщик Михалыч, такой же толстый, красномордый, но постарше, заметив, что у сержанта назревает конфликт, выбрался из машины.

— В чем дело, гражданочка?

Яна представилась и попыталась хоть этого вразумить — без толку. Прапор придерживался той же позиции: «Покурим, решим, как ехать, и отправимся домой». Яна чуть не плакала. Они не понимают, что происходит! И связи с руководством действительно нет, но нельзя же бросать пострадавших…

Из «Жигулей» вылез третий человек. Этот был не в форме, и сперва Яна решила — опер, но оказалось — приезжий из Рязани, которого патрульные задержали и собирались «потрясти». Приезжий тоже закурил, с презрением посмотрел на полицейских, оценил ситуацию. Подошел вплотную к Яне.

Высокий мужчина за тридцать, одного с Игорем типажа — плечистый, но худощавый, с тонким крупным носом, пронзительно-синими глазами и коротко остриженными, черными с проседью волосами. И как патрульные в нем приезжего опознали? Одет прилично, в черные джинсы и черную футболку.

— Оружие у них заберите, — посоветовал задержанный. — Они пока не понимают. Отдадут. — И, повысив голос, обратился к прапору: — Пистолет-то верните. Уже выяснили, что травматика. Все законно.

— А ты поди так с ходу разберись, что у тебя на поясе… Травматика или настоящая «беретта» — хрен поймешь, — огрызнулся сержант.

— Верните, — приказала Яна. — И я конфискую у вас АКСУ. [2] Автомат Калашникова укороченный, АКС-74У. И боеприпасы. Вам до дома добраться и табельных «Макаровых» хватит, а мне тут людей спасать.

— Э, нет. — Прапор передвинул висевший на «грудной мозоли» автомат под мышку. — А руководство спросит?

— Скажете, гражданские отняли. Или в провал упал. Ну что, сдаем оружие? Вы же все равно дезертируете.

Яне показалось, что сейчас прапор просто выстрелит ей в грудь. Он-то собирался «смотаться домой» и не думал о себе как о дезертире. Но видно, прав оказался задержанный — полицейские пока не врубились в ситуацию. Окаменев рожей, патрульный отдал Яне укороченный автомат.

Потом оба патрульных погрузились в машину и уехали, резко сдав назад.

Яна осталась наедине с приезжим, критично осматривающим свою травматику.

— Максим, — представился задержанный. — Ну, майор, что делать будем?

— Зовите меня Яной, — откликнулась она, принимая помощь. — Сейчас только попить найдем, а там нужно бы машину на ходу. И едем в Кузьминки, если вы не против.

— В Кузьминки так в Кузьминки. Люди в беде, помогать надо, кому — не так важно. А попить — вон ларек развалило, давайте запасемся водой. Жарко что-то.

И оба, не сговариваясь, посмотрели в небо, наливающееся желтым цветом, на черные тела смерчей, один из которых, похоже, двигался к Люберцам.

Тощий и хлипкий Годзилла казался Мику невероятно тяжелым. Борька стонал сквозь зубы, пытался идти, только ногу он, по ходу, сломал, и наступать на нее не мог. По лицу Борьки градом катились слезы и пот, он вцепился в плечо Мика, навалился всем весом — поди удержи. Смерч приближался, и времени оставалось все меньше. Мик оттащил Годзиллу к обломкам стены, прислонил спиной, склонился над другом. Правая Борькина штанина от колена и ниже пропиталась кровью, и даже так видно было — ноге хана. Борька и сам это понимал.

— Мишка. Ты иди. Оставь меня.

Ну что за киношные позы! Мик разозлился на друга, и растерянность отступила. Он перетянул Борькино бедро самодельным жгутом — собственной майкой. Годзилла захрипел и вырубился. Пользуясь случаем, Мик разорвал его штанину и зажмурился: не просто открытый перелом, кости основательно размозжило, острые обломки прорвали плоть и кожу. Шину не наложишь — тут операция нужна. Что же делать? Если при любом прикосновении Годзилла теряет сознание, его вниз не спустишь.

Значит, они оба останутся здесь и вскоре погибнут.

Потому что Мик Борьку не бросит. Он скорее сдохнет, чем оставит беспомощного друга, даже зная, что Годзилла предпочел бы умереть в одиночестве и дать Мику шанс.

Годзилла дышал часто и неровно. Микиных знаний хватило, чтобы предположить: шок. А может, вообще кома уже. И единственное, что можно в таких случаях сделать, — это вызвать медиков, да только как же их вызовешь и где же их найдешь, когда вокруг — Армагеддон.

Слово появилось и осталось в Микином сознании.

Точно — конец света. Большой звездец. Вот уж не думал не гадал, смеялся над выживальщиками… Представив этих самых выживальщиков с набитыми рюкзаками, самодельным оружием, запасом консервов, Мик хрипло рассмеялся.

Чего-чего, а землетрясения в Москве, горячего ветра и смерчей никто не ждал.

Годзилла застонал. Значит, все-таки не кома, просто Борька без сознания. Что же делать?! Ногу, наверное, лучше всего было бы того. Отнять. И прижечь культю. Мик представил, как делает это, и его замутило. Нет, не сможет. Слабак, тряпка, баба.

«Весь в отца, — зудел в голове мамин голос, — такой же! От осинки не родятся апельсинки! Тряпка! Ничего сам не можешь!»

Где сейчас мама, папа и Надька? Впрочем, сестра не пропадет, она кого угодно подставит, всех сожрет, но выкрутится, на чужом горбу выедет. И мама не лучше… А папа помог бы, но сейчас Мик — мужчина, Мик — старший и ответственный, и глупо сидеть вот так, на развалинах, и мечтать, чтобы откуда ни возьмись появился папа.

«Ну, отрубится — и черт с ним, лишь бы от болевого шока не умер!» — решил Мик и огляделся в поиске материалов для волокуши. Ножки стола… Не то. Сорванная с петель дверь, чудом уцелевшая. Мик попробовал, но она оказалась чересчур тяжелой. Из-под обломков стены торчал край занавески. Минут пять, то и дело поглядывая в сторону приближавшегося с ленивой, неумолимой, беспощадной грацией смерча, облизывая сухим шершавым языком трескающиеся губы, Мик освобождал полотно.

Ткань крепкая, должна выдержать.

Из ножек стола и занавески Мик соорудил-таки волокушу — примитивную, корявую, но для его целей вполне подходящую. Пальцы Борькиной ноги уже начали синеть. Приподняв друга за плечи, Мик перетащил его на занавеску — Борька вскрикнул пронзительно и снова потерял сознание. Оно и к лучшему, наверное. Главное — дышит.