Владимир Владимирович - Ноябрьский дождь

Распрямившийся Ясфир не увидел, как встретились взгляды юноши и девушки. Зато почувствовал вполне. Вгрызаясь миллионом острых зубов, ударила тело трикстера снежно-белая стена света, возникшая в один миг перед самым носом и придвинувшаяся ближе. Чувствуя, как закипает кровь и скручиваются в узел кишки, террорист неловко попятился, споткнувшись о приподнимавшуюся на четвереньки Эрику. Нож едва не выпал из судорожно сжавшейся руки, мужчина болезненно согнулся, терзаемый красно-черным чудовищем боли.

Удар грубой, необработанной энергией Наследников был несильным, но жег все тело трикстера подобно жару Озера огненного. Заслезившиеся глаза увидели, как за тонкой белоснежной пеленой стоит недавняя безвольная заложница. Инори замерла, прямая и тонкая как тростинка, глядя в никуда побелевшими глазами.

- Beata stultica, - зазвучал голос, слышимый лишь Учики. Юношу окутало дивное белое покрывало. Мягкое. Невесомое, мягкое. Все полученные раны мгновенно умолкли, перестав терзать побежденного. Остался только он, этот голос. - Функционирование осуществляется совершенно неправильно.

Учики вспомнил, когда ощущал нечто подобное. В Токио. Инори неведомым образом оказалась в зоне отчуждения. В воздухе. Тогда-то он впервые ощутил, как исчезает, растворяется в белоснежной пустоте. Тогда-то и поселился внутри тот, кто говорил внутри головы. Тогда-то и наступило первое единение. На ночной улице, увидев трикстера Фрэнки, скрывавшееся в нем естество возопило в одиночестве. Над крышами домов оно обрело недостающую половину себя.

Чувство было сродни тому, что он испытал, погибнув от пуль в зрительном зале. Учики перестал ощущать собственное присутствие в мире. Лишь та часть его, что принадлежала таинственному незнакомцу, пробудившему от смертного сна, слышала голос.

"Исполнение замысла должно проходить с полной самоотдачей".

"Ты сам согласился лишиться крыльев".

"Преобразование требует самопознания".

"Распятие номер семнадцать".

"Слияние".

"Осенний ветер".

"Многоканальное подключение нестабильно".

"Летим со мной".

"Зачем ты остался?"

"Кто ты?"

"Исполнение замысла".

"Защитить".

"Зачем ты?"

Слова и фразы звучали единым лавинообразным потоком. Они накладывались друг на друга, звенели страшным какофоническим оркестром у юноши в голове. Тот, другой, что был им самим, понимал, о чем речь. Учики же не понимал ни единого слова.

"Форматирование пласта".

"Устранение нечестивых".

"Исполнение замысла".

"Осуществление процедуры".

Он куда-то летел. Куда-то, откуда доносился такой знакомый, такой чужой голос. Он вспомнил горечь. Горечь потерявшего крылья. Вспомнил радость. Радость обретшего цель. Ни лиц, ни имен, ни образов - ничего. Только чувства.

Но вдруг по белому полотну окружающего ничто прошлась полоска помех. Вместо абстрактной пустоты голоса перед глазами возникло лицо. Человеческое лицо. Мать глядела грустно и ласково. Она говорила что-то, но с шевелившихся губ не срывалось ни звука. Вот уже вместо мамы перед Учики стояла Инори. Она протягивала руки, словно прося прийти, оказаться рядом. Сделать что-то.

- Никогда, - говорила Кимико, стоя в грязной сточной жиже и смотря в пустоту глазами без зрачков. - Никто и никогда не должен испытывать горя. Никто, нигде и никогда не должен плакать.

Судорожно дергавшийся Ясфир, едва не выплескивавший наружу содержимое собственного желудка, на полусогнутых ногах пятился к стенке туннеля. Вскоре он уже терся своей черной формой о склизкий камень.

- Счастье для всех, - произнесла Инори. - Счастье для каждого. Горе должно устареть.

Девушка шагнула вперед. Ощущая палящий жар, исходящий от белоснежного сияния, Ясфир закусил губу. В глазах мутилось, ноги подгибались. Он был в секунде от падения в грязь.

Учики чувствовал - что-то пошло не так. Свечение не должно было прерываться живыми картинами. Инори улыбалась, протягивая к нему руки. Но улыбка ее почему-то сползала по щеке на шею, как будто кто-то плеснул воды на акварельную картинку. Улыбка была не настоящей. Сметенная слезами, фальшивая радость стекала прочь.

- Чики-кун, - он, наконец, услышал, что она говорит. Лицо Кимико уже смазалось целиком. Но голос, совсем непохожий на другой, зовущий, звучал громко, звенел в ушах. - Ты несчастлив? Это плохо.

Позади девушки на снежно-белом фоне начало расползаться черное пятно.

- Я так стараюсь. Я так хочу, чтобы всем вокруг было хорошо. Ведь должен же кто-то светить другим собственным светом. Но у меня не получается, Чики-кун. Я ненастоящая. Я сломанная.

Черное пятно выпустило щупальцами две длинные руки. То были руки человека. Они схватили Кимико поперек талии и до хруста сомкнули объятия. Бесформенное чудовище пыталось раздавить Инори. А она все смотрела на Учики таявшими глазами и говорила.

- Я верю, что ты можешь мне помочь, Чики-кун. Я верю. Пожалуйста. Пожалуйста, помоги мне. Я потерялась здесь. Я ничего, ничего не понимаю.

Грязные черные пятна оседали на девичьем теле. Только сейчас Отоко понял, что Инори стояла перед ним обнаженной. Но о подобном сейчас совсем не думалось.

Собственного тела нигде не было. Учики не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, просто потому, что оказался бесплотен. И не получалось приблизиться к ней. Не получалось остановить черного монстра.

- Чики-кун.

Ласковое дружеское прозвище. Слишком похожее на ласкательное имя любимого. Он ведь любил ее. Да. Без глупых умолчаний. Он полюбил Инори Кимико давным-давно. Ну чужбине любовь лишь окрепла. Первая и удивительно сильная. Загнанная в молчаливую оболочку вечного мямли, элемента декораций, фикуса в коридоре.

За всю свою жизнь Учики Отоко толком не задумывался о том, кто он такой, зачем живет на этой Земле, кем собирается стать. Жизнь катилась по накатанной колее, и неприятности вроде пьяницы-отца и собственного неумения общаться с людьми не нарушали естественного хода событий. Он не оценивал своих отношений со знакомыми, не тяготился вечным одиночеством. Он был пуст. Чистая доска. Tabula rasa. Никто и незачем. Таков был ответ на вопросы, подсунутые неведомым собеседником. Сейчас Учики понял это со толь очевидной ясностью, что стоило удивиться, почему осознание не пришло раньше. Никогда и ничего важного, имеющего хоть какое-то значение он не сделал. Физическое тело с пустыми глазами прожило семнадцать лет, ни разу не спросив себя - что же дальше? Отоко ни к чему ни стремился, потому что не нес ничего внутри. Не жил. Единственным, что можно было вспомнить, стал укорот, данный распускавшему руки родителю. Одно проявление силы, намекнувшее на истинную цель.

Девушка, которую он любил, вот-вот должна была быть проглочена черной тенью. И пустой, лишившийся тела Учики ничего не мог сделать. Но впервые в жизни - хотел. Хотел вырваться вперед, оказаться рядом с Инори, не дать ей пропасть в чернильном чреве небытия. Он хотел защитить ее.