Райдо Витич - Стать богом

Изо дня в день она зажигала свечу возле портрета молодой женщины и долго стояла над ним, вглядываясь в родные черты. Но однажды не выдержала и, вопреки убеждениям, достала «молитвослов». Маленькая потрепанная книжица, еще принадлежавшая когда-то маме, навевала тоску. Первое желание было — вернуть ее в дебри ящика стола. Но женщина пересилила себя и открыла на первой же попавшейся странице.

― Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ― прочла, с трудом выговаривая с непривычки…

Жизнь уходила из нее медленно и давно. Так давно, что казалось, она бессмертна и никак не может отмучиться. А как хотелось! Слабость, боль, туман в голове — достали настолько, что Вита была готова поторопить свою кончину. Но вот беда, ей и на это не хватало сил.

Она лежала в каменном мешке, в темноте на холодном сыром полу и смотрела в его черноту. Все что могла. Руки и ноги давно онемели, тело перестало слушать хозяйку, а разум отказывался помогать. Ни одной дельной мысли, ни одного проблеска воспоминаний не выдавал. Она только и помнила, что зовут ее Вита, только и знала — этот каменный каземат с вечным холодом, неистребимой сыростью и запахом разлагающейся плоти. А еще лязг замков иногда ввергался в мозг и заставлял вспомнить, что ты еще живое существо, имеешь какие-то чувства кроме боли, голода, холода. И хочешь не только кушать и согреться, умереть или выжить, но самостоятельно встать, гордо посмотреть в глаза надсмотрщика, а не затравлено. И стоять, а не падать, и давить взглядом и давать понять, что перед ним не крыса для экспериментов, а человек.

Но она крыса, и место, в котором она находится — лаборатория. И здесь всем плевать на подопытную. Даже ей самой. В отсутствии памяти о былом есть свои прелести — не зная, кто ты, не о чем сожалеть и нечего желать, не за что цепляться. Однако и факт что ты еще жива — горше. Смерть становится заоблачной мечтой, грезой более привлекательной, чем кусок хлеба или болеутоляющие. Одно в радость и одно успокаивает — уже скоро. Не может человек так долго терпеть, организм рано или поздно сдатся на милость смерти, впустит ее, перестав бороться. И главное не сомневаться, не допускать мысль, что если так, то все могло б случиться и раньше: вчера, месяц назад, год.

Вита не могла с точностью сказать, сколько она здесь находится. В ее уме жила лишь одна категория времени — давно. Но это «давно» могло быть, как бесконечным, так и конечным. Могло скрывать под собой две недели, а могло двадцать лет. Время в этих казематах теряло всякий смысл и становилось столь же призрачным, как мечта о смерти. О жизни же вовсе никто не мечтал. Да и кому в уме захочется жить калекой, полутрупом, ни на что не годной ветошью? Не то человеком, не то призраком.

Где-то в стороне лязгнул замок — кто-то идет. Надо встать, не дело чтобы ее видели в таком состоянии: распластанной, полумертвой. Не стоит надеяться, что так быстрее прикончат — проходила, знает. А вот презрения к себе самой, ненависти за бессилие и унизительность положения — огрести можно сполна. И жить с этим не стоит, а умирать — тем более.

Кто-то шел явно в ее сторону.

Вита нашарила рукой стену и попыталась встать, опираясь на ее шероховатые камни. Не сразу и с трудом поднялась на колени. Уперлась лбом в стену, собираясь для второго «раунда» и зацепилась пальцами за крепление кольца цепи. Подтянулась и все же смогла встать. Ноги еле держали. Девушка тяжело дышала и все старалась успокоить расшалившееся от усилий сердце, устоять, а не сползти вниз вновь на грязный пол.

Замок решетки ее камеры щелкнул, впуская гостя, но Вита его не видела. Пелена перед глазами пропускала лишь тени и силуэты, но они ни о чем ей не говорили. «Сейчас добьют» — подумала с надеждой, но вместо долгожданного финиша почувствовала, как с рук и ног спадает тяжесть — сняли кандалы. Значит опять на экзекуцию, и опять ломки и забытье, боль и туман в голове.

«Может, хватит?» ― но вслух сказать не смогла. Ее потащили прочь из камеры, почти вынесли, не смотря на то, что девушка пыталась переставлять ноги сама. Проволокли узким темным коридором мимо пустых клеток, подтянули на ступенях вверх и вытолкали в дверь.

Вита не устояла на ногах — полетела в проем и на свет, ослепляющий, оглушающий, растворяющий чувства и звуки, мысли и желания. Но не упала — повисла на чем-то, а может и ком-то.

― Двигай, ― то ли прошелестело, то ли проскрипело над ухом.

А дальше невесомость и тишина.

Вита поперхнулась. Кто-то решил напоить ее и тем вернуть в сознание. «Гениально, идиоты!» ― подумала, сворачиваясь от кашля и, еле отдышалась. Приоткрыла глаза и поняла что ошиблась — идиот был один. Мужчина с крупным носом и холодным взглядом серых глаз, сидел рядом и прикладывался к фляжке. Оттер губы тыльной стороной ладони, серой от грязи, и покосился на девушку. Вита приготовилась к удару, но мужчина неожиданно подмигнул ей и, вздохнув, отвернулся.

Девушка прищурила глаза. С непривычки было больно смотреть на свет и все казалось ирреальным. Она точно знала, что вокруг трава и то, во что незнакомец упирается спиной — дерево. Но откуда ему взяться в лаборатории? Откуда вырасти траве в подземелье, откуда быть яркому свету в глубоких катакомбах? А воздух?… Вита глубоко вздохнула и глаза распахнулись сами от неожиданного ощущения свежести, от ласки ветерка. Чистый воздух, пропитанный не сыростью, кровью, грязью и плесенью, а чем-то кружащим голову, убаюкивающим, свободным. Именно этой свободы она ждала, надеясь скорее умереть и в смерти обрести ее, свободы пусть не для тела — для души. Чтобы вот так глубоко вздохнуть и смотреть широко открытыми глазами. И видеть красоту мира, а не ограниченность черноты стен, чувствовать запах травы и свежесть ветра, а не стылость гнили в холодном замкнутом пространстве.

Вита еще не понимала, что заточение кончилось. Ей мерещилось, что она наконец-то умерла и потому получила свободу дышать, смотреть, слышать. И потому видит свет и зелень листвы, человеческое лицо, слышит шелест листвы и вдыхает ее аромат. И не нужно объяснять себе, откуда это все и почему она здесь. Все ясно, все понятно… Только смерть должна глушить телесные проявления, а этого не было. Вита хотела пить, чувствовала боль внутри, онемение в конечностях, головокружение, и свежий воздух, непривычный для ее легких, словно рвал их на лоскутья, а дневной свет резал глаза.

Значит это мужчина не облик чье-то души, встретившей ее в загробном мире. Значит, она все еще не свободна от тела и всего, что связано с ним. Значит, ее пытки продолжаются.

― Зачем? ― просипела.

Мужчина не услышал, но увидел, что она пошевелила губами.