Сурен Цормудян - Наследие предков

— Ну и что? Я в Питере однажды и нашего, доморощенного со свастикой на рукаве видал, — отмахнулся командир.

— А я во Львове. И не одного, — согласно кивнул старшина Штеменко.

— Слушайте, а может, это… как его, — взволнованно заговорил старший лейтенант, сидевший рядом с Колесниковым. — Может, это портал? Ну вот открылся временной портал, и хоп… Нацисты из прошлого в нашем настоящем оказались.

Все тихо засмеялись над такой невероятной версией.

— Они бы от нашего настоящего так офигели, что коллективно застрелились бы, — смеясь, проговорил Колесников.

— Да и не стали бы они с нами воевать, — добавил Шестаков.

— Почему?

— Потому что у нас на технике российские триколоры намалеваны.

— И что?

— А то, что под этим флагом генерал Власов за Гитлера воевал, вот что! — зло проговорил Шестаков. Он был, наверное, единственным выжившим человеком, который присягал еще красному полотнищу с серпом и молотом.

— Ну, можно подумать, что они в этом шибко разбираются, — парировал старший лейтенант.

— Так, завязывайте уже с этой чепухой про временные порталы, — поморщился Стечкин. — Вы еще про инопланетян вспомните, вампиров, хоббитов и волшебника Изумрудного города до кучи.

— Забыл про русалок, — хмыкнул Борис. — Вот напали бы на нас русалки. Я бы их…

— Ай, да уймись ты уже, Колесников! — рыкнул Стечкин. — Серьезное ведь дело.

— Твое слово, командир, — произнес Шестаков.

— План с секретом на море одобряю. Хотя опасно это. Кто возьмет на себя?

— Я и возьму, — поднял руку Колесников. — Моя каша, мне и хавать.

Павел кивнул:

— Добро. Только, Борь…

— Да я все понимаю. Осторожны будем, как при родах жены.

— Были бы осторожны, жене бы не пришлось рожать, — пошутил Шестаков.

— Боря, я серьезно, — нахмурился Стечкин. — Я знаю, ты у нас казак лихой да хлопец отчаянный…

— Ну я же не самоубийца, — улыбнулся Борис.

— Да, а кто после всего этого катаклизма из гранатомета застрелиться пытался? — оскалился редкозубой улыбкой Шестаков.

— Так это давно было. И я был молодой да дурной. А сейчас мне дюже любопытно, чем все это кончится.

— Да все уже кончилось давным-давно, — угрюмо проговорил командир. — А для ребят только сейчас…

— Майор, — нахмурился Шестаков и пристально взглянул на командира.

Павел этот взгляд понял. Нельзя командиру раскисать, вдаваться в меланхолию. Никаких соплей и лирики! Но как же, черт возьми, хочется дать волю этому кому в горле и этой боли, что гложет долгие годы после свершившегося ада! Однако Эдик прав. Нельзя.

— Начинай готовить группу прямо сейчас, капитан, — твердым голосом приказал Колесникову гвардии майор Стечкин. — Эдуард?

— Да? — прапорщик удовлетворенно кивнул.

— Узнай, не вернулся ли Михеев. Меня что-то беспокоит его долгое отсутствие.

— Будет сделано, командир.

Маргарита Гжель подошла к двери своей маленькой коморки в больничном секторе Пятого форта. Усталость после обхода больных и накладывания новых швов избитому Сашей Загорским Марле гнала ее в свою крохотную обитель. Прилечь на кушетку и поспать хотя бы минут тридцать. А потом новый обход, перед сдачей смены.

Несмотря на весь пережитый кошмар прошлого, на годы борьбы за жизнь и угнетение мраком подземного мира, Рита Гжель сохранила прелесть женственного обаяния юной студентки, оказавшейся в Калининграде в последний день существования цивилизации. Она была из Москвы. Прилетела на самолете к подруге, вместе с которой училась в медицинском институте и которая жила в Калининграде. А на следующий день мира не стало. В тот самый день, когда ее подруга взяла у своего мужа старенькую иномарку и повезла гостью из столицы обозревать местные достопримечательности, которых в Калининграде было когда-то много. В их числе и пресловутый Пятый форт…

Удерживая в одной руке масляную лампу, другой Маргарита открыла дверь и вошла в небольшое помещение. Это не было ее жилищем. Просто место, где она иногда проводила свободное время во время дежурств в медблоке общины. Здесь имелся старый топчан. Стол с измерителем артериального давления и медицинским микроскопом на нем, а также прочим, более мелким оборудованием в недрах выдвижных ящиков. Шкафчик с медикаментами и шкаф побольше с массой медицинской литературы. Еще пара стульев и металлическая стойка-вешалка у дощатой двери.

Рита повесила лампу на один из крюков вешалки и, тяжело вздохнув, стала стягивать с себя старый белый халат, надетый поверх сиреневой водолазки, чтобы повесить его туда же. Все это время она находилась спиной или боком к столу и стоящему возле него стулу для посетителей. Но когда уже ее руки устало водружали халат на дальний от лампы крючок вешалки, женщина вдруг ощутила, что в этом помещении кто-то есть. Она замерла на мгновение. Затем резко развернулась и вскрикнула от неожиданно подтвердившегося внезапного ощущения. На стуле дремал одетый в камуфлированную форму человек, который тут же подскочил и тоже вскрикнул.

Теперь Гжель поняла, кто это.

— Тигран?! Блинский ты блин! — негодующе воскликнула Рита. — Что же ты меня пугаешь так?!

— Ой, великий Ной, да ты меня тоже напугала! — выдохнул Баграмян, выпучив на нее свои черные глаза.

— Ты чего тут делаешь? — продолжала негодовать Гжель.

— Фу-ух… Сейчас погоди… Дай в себя прийти да сердце найти… — урбан стал ощупывать свою униформу во всех местах, словно его сердце и вправду от страха могло спрятаться в одном из многочисленных карманов камуфляжа. Затем вдруг его лицо переменилось, расплывшись в сияющей среди его небритости улыбке. — Нашел! — объявил он с хитринкой во взгляде и извлек из-за пазухи открытку.

— Маргарита Казимировна, — торжественно произнес Тигран. — Это тебе!

И он протянул ей старую открытку с замятыми и потрепавшимися уголками. На потускневшем фото был трогательный медвежонок в обнимку с большой бархатной подушкой в форме сердца.

— Ах ты, зараза, — сменив тон на ласковый, ответила Рита и улыбнулась, принимая открытку. — Ой, какая милашка! Спасибо.

Она никогда не говорила ему, но все эти открытки с зайчиками, котятами, медвежатами и щеночками заставляли ее сердце сжиматься и болеть. Горевать о миллионах и миллиардах убиенных людей, среди которых было огромное множество влюбленных, которые могли бы дарить эти открытки друг другу в совсем иной обстановке, если бы не… И горевать об этих зверушках, которых человеческое безумие сгубило в не меньшем числе. Эти открытки доставляли ей боль, но она никогда не признавалась в этом. Ведь человек, даривший их, делал это от всего сердца. Да и боль эта напоминала, что она, Маргарита Казимировна Гжель, все еще жива. Несмотря ни на что.