Тимофей Калашников - Изнанка мира

Юноша выбросил вперед ладонь и попытался схватить безделушку.

— Пятьдесят патронов, и безо всякого торга! — старик обиженно отодвинулся. — Сами видите, какая вещь! Впрочем, могу взять продуктами…

— Ах, ты! — Кирилл засопел и свободной рукой крепко ухватил запястье незадачливого коммерсанта. — Капиталист проклятый! На чужой беде наживаешься, сволота?! Да я тебя в ЧК сведу! Патрулю сдам!

Старик испуганно закрутил головой, а потом с недюжинной силой попытался вывернуться, но Кирилл держал цепко, чувствуя, что должен на ком-то выместить накопившуюся злость.

— Слушай, командир, отпусти… Отпусти, а? Ну, что я тебе? — сдался вдруг дед, переставая сопротивляться. — Хочешь, цацку эту за так отдам? Только отпусти…

Зорин разжал пальцы. Старик чуть не ударился затылком о тюбинг стены. Потом кинул часы юноше и моментально исчез.

Красноармеец у бронированной двери запомнил Зорина и пропустил беспрепятственно. А вот представитель внутренней охраны смотрел с явным неодобрением и отнюдь не спешил вылезти из-за стола, чтобы открыть камеру.

— А что у тебя в миске? — начал он ворчливым тоном, перейдя на «ты». — И почему бушлат в камере оставил? Это неположено. И свет забирать надо…

— А голодом морить — положено? А грабить — положено? А ты хочешь, чтоб она умерла тут?! — вскипел Кирилл, поднося к носу тюремщика кулак, в котором были зажаты отвоеванные часы. — Смотри у меня! За издевательства под трибунал пойдешь! Вы что тут развели? Концлагерь?! Я Сомову скажу, он быстро с вами разберется…

— Тут не курорт, а исправительное учреждение. Двадцать лет работаю, и никто еще не умирал, — не испугался угроз тюремщик и с обидой добавил: — А если начнем разбираться, то ей кусаться тоже не положено. И ни ты, и никакой Сомов разрешить этого заключенным не можете. А если разрешит, то тогда сами их и сторожите! Понаехали тут…

Шаркая ногами, он неторопливо приблизился к двери и с пыхтением открыл ее. Кирилл нетерпеливо забежал в камеру. Ирина сидела на матрасе, закутавшись в бушлат, и смотрела так испуганно, что у парня защипало в носу от жалости.

— Вот, посмотри, — юноша сел на корточки и подал Лыковой миску и пакет. — Угощайся… тут и ложка где-то должна быть.

Девушка развернула сверток и жадно набросилась на еду.

— Спасибо, Зорин, — проговорила Ирина, собирая последние крошки. — Ты и правда друг…

— Ира, — Кирилл разжал кулак. — Ирочка, смотри…

Глаза узницы округлились и наполнились слезами.

— Это же… — Лыкова взяла с его ладони часы и, словно не веря, быстро вертела их в руках. — Мои часы… А у меня их забрали… Они же еще мамины, от нее сохранились… А ты смог вернуть…

Она крепко обняла Кирилла и заплакала.

— Ириночка, я сделаю все… слышишь, все возможное, чтобы вытащить тебя отсюда! Я поговорю с отцом… с Сомовым… если понадобится, до самого Москвина дойду! Я найду способ спасти тебя… Послушай, выходи за меня… Только соглашайся… слышишь… выходи за меня замуж…

— Зорин! — узница неожиданно прикрыла юноше рот тонкими пальцами. — Замолчи…

И, посмотрев на Кирилла так, как будто видела впервые, она припала к его губам…

Долгие часы ожидания в маленькой грязной каморке, нарушаемые только шагами часового, давались ей нелегко. Никогда не знавшая настоящей тяжелой работы, ограничений, неудобств, Ирина росла, как принцесса из сказки, читать которые она очень любила. Все, на чем настаивал отец, это «необходимость соблюдать приличия», то есть не очень выделяться. У нее была отдельная комната, где стояла настоящая кровать, застеленная настоящими льняными простынями, кресло, в которое была брошена шкура какого-то пятнистого зверя, шкафы, полные всякой всячиной, и великолепное большое зеркало, в которое, правда, никто, кроме самой Ирины да еще уборщицы, не заглядывал, потому что подруг у дочери секретаря северных станций Красной линии наркома Лыкова не было. Девушка могла мыться горячей водой хоть по два раза в день, спать, сколько угодно, в любое время суток, включать лампы дневного освещения по ночам. К ее услугам был холодильник, в котором не переводились деликатесы, о которых остальные жители метро, наверное, уже и не помнили: шоколад, чудесные рыбные консервы, (а не эта — фу! — вечная тушенка), баночки с малюсенькими маринованными огурцами. Она могла сварить себе спагетти и заправить их каким-нибудь изысканным соусом, но делать это все можно было только в маленькой кухне-столовой, спрятанной в служебном коридоре, и съесть все в полном одиночестве, за запертой дверью. Ни у ее отца, ни у ее брата почти никогда не хватало времени на нормальную еду. Но особенно Ирина терпеть не могла Сталинскую за то, что ей приходилось, в подражание остальным женщинам-комсомолкам, ходить в комбинезоне, который, правда, был сшит из очень качественной ткани. Конечно, у нее были платья, хотя надевала она их, только бывая на Ганзе, куда ездила никак не реже двух раз в месяц. Вот уж там девушка отрывалась по полной! Благо документы, выписанные на имя жительницы Краснопресненской Виктории Коноваленко, позволяли Красной принцессе куролесить, не бросая тень на идеологически выдержанного отца.

Сейчас же ей казалось, что нет ничего лучше, чем работать на грибных плантациях. А запах свинофермы вспоминался как самый мирный и даже манящий. Как хорошо быть простой работницей… Была бы у нее своя палатка, муж, может быть, дети… Но самое главное, у нее была бы жизнь.

А, впрочем, что за глупости лезут ей в голову? Сегодня с ней обращались совсем иначе. Отвели умыться, не толкали в спину дулом автомата, дали еды, которую она проглотила, даже не распробовав. И разве нет этого влюбленного мальчишки? Кажется, его отец — правая рука нынешнего начальника Сомова. Очень хорошо. Ведь это значит… Ведь это шанс! А уж свой шанс она никогда не упустит…

На следующий день, поменявшись сменами с одним из бойцов, Кирилл помчался на Сталинскую. С собой он нес две конфеты, принесенные отцом и бережно завернутые в бумагу, а карман оттягивал рожок, набитый патронами, который он собирался использовать для подкупа часового.

Все получилось именно так, как и было задумано. Боец в буденовке воровато отвел глаза и спрятал патроны за пазухой, и через минуту Зорин уже переступал порог камеры.

— Как ты? Тебя накормили? Что-нибудь надо? — вопросы сыпались из юноши, обгоняя один другой.

Ирина не отвечала, а лишь смотрела на него в упор.

— Вот тут немного конфет… — Зорин стал теряться от ее взгляда и молчания.

— Ты из-за меня отказался от сладкого, милый мой, — она приоткрыла губы и облизнула их.

Кирилл прикрыл глаза и стал отступать к двери, но было уже поздно. Ирина взъерошила ему затылок, а потом нежные ладони скользнули по шее и с неожиданной силой сжали его плечи.