Тимофей Калашников - Изнанка мира

Оба коммуниста направились к Красносельской. Федор вышагивал впереди. Казалось, он был полон сил — то и дело включал фонарик, подавая условный сигнал, чтобы не попасть под огонь в тот момент, когда они будут в видимости первого укрепления красных. Кирилл же, наоборот, еле передвигал ноги. В нем больше не было ни физических, ни моральных сил… Зорин вымотался и тащился за Федором, как механическая кукла.

— А ты герой! — говорил Сомов. — Вот дойдем к своим — отблагодарю за спасение. В хоромах у меня жить будешь. Во дворце…

Зорин молчал.

— Не хочешь в хоромах? — Сомов обернулся. — Эт правильно, к чему коммунисту хоромы? Ну, тогда пост какой-нибудь тебе доверю. Ответственный. Будешь моим заместителем, вместо Лома. Пойдет?

Кирилл будто язык проглотил.

— Смотри-ка, и пост ему не нужен! Ты тогда подумай… Проси, чего хочешь! Все выполню. Ведь ты спаситель не только мой, но и всей Северной партячейки. Страшно представить, что было бы, вернись сюда Лыков…

При звуках этой фамилии в сознании Кирилла словно повернули выключатель: Ирина, любимая! Как же он мог о ней не думать так долго, чурбан бесчувственный?! А ведь ей до сих пор гибель грозит, казнь-то еще не отменили…

— Федор, — начал юноша непослушными губами. — Вы сказали, что я жизнь спас… не только вашу, многих… Тогда дайте мне честное слово коммуниста, руководителя партии рабочих и крестьян, что выполните обещание и сделаете то, о чем я попрошу…

Сомов нахмурился, чувствуя за таким вступлением что-то необычное.

— Хорошо, я даю тебе честное слово коммуниста. И надеюсь, что мне не придется об этом пожалеть, — сказал он, глядя исподлобья. — Ну, слушаю тебя, рядовой.

— Спасите жизнь человека, без которого я не могу жить. Отмените смертную казнь, потому что никто не должен расплачиваться за чужие преступления. Тем более женщина… Освободите…

— Постой, не тараторь. За кого просишь? — перебил Кирилла Сомов.

— Ирина Лыкова…

— За врага народа?!! — взорвался Федор. — За члена семьи наших лютых врагов?! Зорин, ты с ума сошел?! Пойми, ты многого не знаешь. Она — Лыкова! Враг! ВРАГ!!! Ты понимаешь?! Неважно, мужчина она или женщина. Лыковы — враги! Убийцы! Словно мутанты какие… словно… — Сомов с трудом подбирал слова. — Не важно!!! Их нужно истреблять! Понимаешь?! Стрелять, как бешеных собак! Душить в зародыше! Давить сапогом! Обламывать ветки! Выжигать корни!

— Она не враг! — неожиданно смело возразил Кирилл. — Она — моя невеста!

— Невеста?! — взревел Федор. — Зорин! Ты с ума сошел!!!

Сомов подскочил к юноше, схватил его за шкирку и притянул к себе.

— Породниться с Анатолием хочешь? Да я тебя собственными руками в порошок сотру, если твой отец не сможет! — в словах замначальника партии слышались железные нотки. — Лично к стенке поставлю, и не посмотрю, чей ты сын! Пока я возглавляю бойцов северной партячейки, предателей среди них не будет, слышишь?!

Кирилл скинул с себя руку Сомова.

— Вы обещали! Вы обещали выполнить все, чего я захочу! Вы дали честное слово коммуниста!

— Нет! ЭТО — никогда! — ответил тот, вне себя от гнева. — Ты даже не понимаешь, что сделал ее отец, ее брат. Они же обманули Лома, его кровь на их руках!

В следующий момент локоть начпартии врезался парню прямо в нос. Брызнула кровь, а цепкие пальцы железным кольцом сомкнулись вокруг запястья Кирилла, заломили кисть внутрь и бросили его на пол. Револьвер, нацеленный на переносицу юноши, чуть подрагивал в руке разъяренного мужчины.

— Давай! Стреляй! Теперь я знаю, чего стоит твое слово!

Опасность стерла колебания, и в глазах Кирилла, налитых слезами боли, Федор не заметил никакого страха. Наоборот, в них было столько чистоты, столько наивной веры в идеалы, которые прививались парню с детства и которые еще не успели рассеяться под ударами жизненных обстоятельств, что заместитель секретаря Северной партячейки отступил, не найдя в себе сил разрушить эту святую убежденность в СЛОВО КОММУНИСТА.

— Ладно, Зорин, — в голосе Федора еще клокотало бешенство, но черная дырка ствола ушла в сторону. — Раз так все поворачивается, ты вынуждаешь меня свое обещание выполнить. Только смотри, держи ее подальше от моих глаз. Если увижу, могу не сдержаться и пристрелить…

Сомов подал юноше руку и помог встать на ноги, а потом молча повернулся и пошел в сторону Красносельской. Несмотря на все пережитое и страшную усталость, у Кирилла будто выросли крылья: он завоевал право жить для лучшей девушки на свете! О большей награде нельзя было и мечтать!

И он зашагал по туннелю ритмичным, скорым шагом; лишь контузия давала о себе знать звонкой легкостью в голове. И в этом абсолютном Ничто, которое не замутняла ни одна мысль, Кирилл вдруг стал различать шепот: сначала тихий, невнятный голос, который потом будто окреп, к нему прибавились еще звуки. Наконец в пустоте черепной коробки зазвучали невнятные слова…

— Федор! — закричал Кирилл, закрывая ладонями уши. — Ты ничего не слышал?

Сомов оглянулся, но останавливаться не стал.

— Пойдем уже, Зорин, — против воли улыбнулся он. — Нас ждут великие дела…

На Комсомольской-радиальной не раздавалось ни звука. Казалось, вечный покой затопил каждое укрытие, где находился хотя бы один солдат, хотя десятки глаз были устремлены за мраморную арку, впивались в темноту эскалатора и лестниц, обшаривали каждую тень от колонн, а пальцы нервно ерзали на спусковых крючках автоматов. По сравнению с тем адом, что творился здесь несколько минут назад, упавшее безмолвие казалось особенно непроницаемым. И коммунисты, и капиталисты хранили гробовое молчание. Ни с той, ни с другой стороны не доносилось даже стонов, а трупы лишь усиливали смысл словосочетания «мертвая тишина».