Тимофей Калашников - Изнанка мира

— А как же в тюрьме?! Ты же тогда говорила?! — Юноша подался вперед, будто хотел что-то сказать, но Ирина его опередила:

— Это ничего не значит! Ровным счетом. НИ-ЧЕ-ГО! — Ирина особенно выделила это слово. — То, что мы тра…

Кирилл заткнул уши. Он отказывался узнавать сегодня любимую.

«Какой он все-таки смешной, этот Киро! — подумала Ирина, припомнив детскую кличку Кирилла. — Конечно, сейчас оно все так некстати, у него отец умер, но все равно когда-то надо будет ему сказать».

— Переспали один раз, это не считается… Всем нам иногда нужна разрядка! Извини… — жестко произнесла она.

— О чем ты говоришь? — в глазах Зорина застыло жгучее непонимание.

— Ну, мне было очень страшно в те дни, понимаешь?! Мне нужна была просто помощь… Дружеская. А тут ты появился… Я ни о чем не жалею, но сейчас все кончилось.

— Не смей так говорить! — безграничная, ослепляющая, яростная тоска затопила Кирилла. Он хотел разрушить сам звук произнесенных слов, но вместо этого с силой толкнул девушку. — Ты любишь меня, я знаю!

Ирина покачнулась, невольно сделала несколько шагов назад и, оступившись, чуть не упала.

— Урод! — зло прошептала она. — Поднял руку на женщину… Да как ты посмел?!

— Ира, Ира, Ира, Ира… — повторял Кирилл трясущимися губами и ужасаясь тому, что сделал.

Он упал на колени, в его глазах стояли слезы, а пальцы цеплялись за любимую.

— Ирочка-а, прости-и!

— Зорин, Зорин, какой ты еще ребенок!.. — покачала головой Лыкова, отгибая его пальцы и освобождая руку. — Ладно, я на тебя не сержусь, но ты должен сейчас успокоиться и уйти.

Кирилл сидел на полу, не имея сил подняться. Слабость разливалась по ногам, разжижая мышцы. Весь его мир рушился в одночасье, все теряло смысл… Жизнь, смерть, любовь, одиночество — все переплелось в невообразимо грязный, уродливый, бесформенный узел… Вдруг его взгляд уперся в Сомова. Тот стоял в дверях и молчал. Каким образом начпартии, с которым он только что расстался на Красносельской, появился тут и как долго уже наблюдал за ними?

— А, вижу, ты уже познакомилась с моим спасителем? — как ни в чем не бывало спросил Федор у Ирины. — Впрочем, вы же, кажется, вместе в школе учились?..

«Откуда он ее знает? — вопрос вспыхнул перед глазами Кирилла, будто молния. — Хотя я же сам попросил его… Он же вчера ее освободил… Но зачем он тут сейчас?.. Без шинели… в одном кителе…»

— А ты почему не на совете? — выдавил Зорин.

— За тобой приехал, — отвечал Сомов, доброжелательно протягивая руку и помогая Кириллу подняться с пола. — Через полчаса начало, на своих двоих ты не успеешь. А у меня дрезина. Ты едешь с нами, Ир?

— Нет, еще я не собралась, — обворожительно улыбаясь, произнесла девушка, глядя на них. — Лучше уж завтра.

Эта улыбка, такая нежная, будто ржавым тупым ножом раскромсала сердце Кирилла, хотя он не умел объяснить себе почему.

Весь путь до Красносельской Зорин молчал, хватая ртом воздух, не в силах проронить ни слова. Ему казалось, что ребра стиснуты железным обручем, отчего он никак не мог вздохнуть как следует. Отчаяние, как поток раскаленной лавы, обжигало сердце, в нем тонули все человеческие надежды, исчезали чувства, но самое главное — выгорали мечты. Душа будто покрылась стекловидной черной коркой.

Молчал и Сомов. Он хотел сосредоточиться, но перед глазами мелькали сцены прошедшей ночи…

Секретарь размашисто шагал по спящей платформе Сталинской, а двое дежурных едва поспевали за ним. Оглядывая исподлобья ряды палаток и отмечая их ветхость, начпартии мрачнел. «Надо будет развернуть тут строительство, сделать жилой ярус над путями, как на Красносельской. Это же так удобно… Подлец Лыков! Вообще о людях не думал… как они сами его не скинули, чего терпели?!» — при мысли о заклятом враге Сомов нахмурился. Какая-то женщина, откинув полог палатки, высунулась наружу, но, вскинув глаза на проходящего мужчину, испуганно юркнула обратно.

«Как видно, ждала кого-то и, заслышав шаги, решила, что это… Но какие же они тут все зашуганные, — усмехнулся начпартии, даже не осознавая, насколько страшно было его разгневанное лицо. — Ничего, все наладится! Вот разберемся с Ганзой, подружимся! Ведь на Красносельской, завидев меня, никто и не думает прятаться…»

Погруженный в свои планы по улучшению быта и будущего жителей Сталинской, Сомов очнулся перед раскрытой дверью.

— …Можете забирать, вот ваша заключенная. Прошу учесть, что обращение было самое хорошее, но девица очень капризная, так что, вы ее жалобам не верьте, а мы же свое дело знаем, не первый год работаем… Вот, сами видите, свет в камере, умывание, еда двухразовая… И заместитель ваш, тот тоже был доволен, как мы с ней обращались, а она все время жалуется… Избалованная. Ну, так тут и не комната отдыха, а тюрьма, меры пресечения выполнять надо… — бубнил надзиратель, не понимая, отчего это начальник застыл на пороге.

— Вика?! Что ТЫ тут делаешь? — наконец промолвил Сомов, с изумлением узнавая в узнице девушку, которую периодически встречал на Ганзе.

Их странный роман продолжался уже несколько месяцев, угасая и вспыхивая с новой силой, когда Федору случалось бывать на Новослободской по партийным или личным делам. Честности ради, надо было признать, что все чаще отлучки диктовались именно желанием провести время с бесшабашной красивой ганзейкой.

Опасаясь ловушек и будучи всегда настороже, коммунист почему-то сразу поверил, что его веселая пассия (если верить документам, ее звали Виктория Коноваленко) была жительницей Краснопресненской. «Наверное, дочка прожженного ганзейского воротилы, — думал Сомов, глядя, как она сорит патронами. — Не хочет срамиться дикими выходками на родной станции… что ж, видно, и на Ганзе осталось еще понятие „репутация“».

— Я? Скажи лучше, как ТЫ здесь оказался? Ты узнал, что я в тюрьме? От кого? Ты меня выкупил? — говорила девушка, замерев на месте и глядя на стоящего в дверном проеме мужчину сияющими глазами.

— Почему «Вика»? Ирина Лыкова это, дочь врага народа Анатолия Лыкова… По крайней мере, так она по документам проходит, — сказал тюремщик, начиная понимать, что происходит какая-то ошибка. — Почему вы ее другим именем называете, товарищ секретарь Северной партячейки?

При этом столь знакомом титуле Ирина побледнела и отступила внутрь своей каморки, боясь верить открывающейся правде.

— Выйди, я сам разберусь! — Сомов сурово посмотрел на тюремщика, коротко ткнул его в спину, после чего зашел в камеру, захлопнул дверь и привалился к ней спиной. — Значит, Ирина Лыкова… Ну, рассказывай.

— Что ты хочешь знать, оберлейтенант Вольф Шмидт? Или я тебя должна звать иначе? — голос Ирины слегка дрожал.

— Забудь это имя!!! — рявкнул Сомов, как будто его обвинили в одном из смертных грехов. — И объяснить свои превращения тебе все же придется. Тебя отец посылал шпионить за мной?