Тимофей Калашников - Изнанка мира

Переводя дыхание перед неплотно закрытой дверью, Федор, в который уже раз, остановил рвущееся с губ ругательство. Не подобало, конечно, руководителю партячейки материться, как простому грузчику, но так хотелось! Пьянящее чувство победы над давним врагом — Анатолием Лыковым — полностью заслонили бесконечные мелкие проблемы, которые назойливо требовали сил и внимания. Бремя власти было совсем не таким сладким, как казалось во времена оппозиции. Вот и сейчас он в полной мере ощутил пустоту, которая окружила его после смерти давних соратников — Лома, Ивана Зорина…

Сомов представил, как на такие заявления отреагировал бы Лом, словно наяву услышав его зычный бас: «А ну цыц! Вы же коммунисты, а не бабы базарные… Нет Федора — дела, значит! И нечего здесь демагогию разводить! Разбаловала вас Партия! Разнежил товарищ Москвин!»

Иван Зорин, конечно, более дипломатично, но тоже сумел бы разрулить амбициозные притязания соседей и давно начал бы заседание совета…

Увы! — Начальник обороны Красносельской Белобородько, хотя и был преданным партийцем, толково выстроившим защиту станции, самостоятельностью и решительностью не отличался, тушуясь перед многочисленным начальством.

— Товарищи, прошу вас, подождите, ну, не волнуйтесь! Конечно же нам нужна ваша помощь, очень нужна… — упрашивал он. — Ведь ганзейцы у самых ворот…

— У ваших, прошу заметить, — огрызнулся черкизовец. — У ВАШИХ ворот…

— Ворота у нас ОДНИ… — с нажимом проговорил Федор, выбрав именно этот момент, чтобы появиться на пороге. Он подошел к карте, разложенной на столе, и с силой ударил по ней кулаком. — ОБЩИЕ! Или вы надеетесь за метромостом отсидеться?

При виде главы партии РиК мужчины встали. На Кирилла никто не обратил внимания.

— Прошу прощения. Опоздал… — продолжал Сомов. — Кстати, это сын Ивана Зорина, Кирилл. Прошу, как говорится, любить и жаловать.

Генералы тут же обступили парня.

— Скорбим с тобой… Ужасно скорбим… Очень большая потеря, невосполнимая… Прими соболезнования… Незаменимый товарищ… вечная память… всегда с нами…

Они суетились вокруг, говорили официозно-заученные фразы, одну бессмысленнее другой, хлопали по плечу, стискивали и, долго не отпуская, трясли ладонь. Кирилл остро пожалел, что согласился присутствовать на совете. Сквозь пелену подступивших слез, которые юноша всеми силами старался сдержать, он смотрел сейчас на тех, кто когда-то внушал ему глубочайшее уважение, и тихо ненавидел лицемеров. Кого они надеялись обмануть этой наигранной печалью? Как разительно, как быстро менялись их маски! Еще час назад эти шишки равнодушно прошествовали мимо, занятые собой, а теперь — нате-пожалуйте: сочувствуем-помним-грустим-жить-без-твоего-папы-не-можем. И отец, который был таким честным, открытым; должен был работать с такими показушниками? Слизь! Даже глянуть противно…

— Все в сборе? — Сомов скоро оглядел присутствующих. — Тогда прошу к столу, товарищи генералы. Давайте прояснять ситуацию.

В ту же секунду окружавшее Зорина кольцо разжалось, а выражения печали уступили место суетливой озабоченности. «Вот же ничтожества подлые, уроды лицемерные…» — думал Кирилл, глядя в затылки отвернувшимся.

— Для начала потрудитесь объяснить, товарищ Сомов, как такое вообще могло произойти?! И прошу учесть, что я буду лично докладывать товарищу Москвину, — самодовольно начал прибывший с Красных ворот военспец Обухов, которого за крутость нрава и периодическое самодурство прозвали Иваном Грозным. — Надеюсь, смогли выяснить, как ганзейцам удалось настолько быстро занять Комсомольскую? Вопрос не риторический, товарищи. Надо правильно определить слабое звено.

— Разрешите, товарищ генерал? Тут и гадать нечего. Враги проникли через ход для экстренных случаев, переделанный из вентшахты, — Белобородько ткнул пальцем в план. — Вот здесь он, почти посередине туннеля. Там наш отряд, двигавшийся на подмогу Комсомольской, был остановлен шквальным пулеметным огнем, и…

— И откуда же Ганза узнала про этот ход? Выследили кого-то из ваших сталкеров? — раздался из дальнего угла вопрос, заданный приглушенным голосом, который, однако, услышали все. — Или, может…

— Да, Лыков это, Лыков! — не утерпел Белобородько, втягивая голову в плечи и опуская глаза. — Он же теперь на Ганзе… вот и сдал, предатель!

Федор потер лоб и оглядел присутствующих. На лицах людей, много лет прогибавшихся под Анатолия Лыкова, отразилось сомнение, но вслух защищать свергнутого красного диктатора никто не рискнул.

— Я полностью разделяю точку зрения товарища Белобородько, — медленно сказал Сомов, постукивая костяшками пальцев по краю стола. — Но, к сожалению, это никак не помогает нам ответить на главный вопрос: что делать дальше? Прошу высказываться.

Кирилл почти видел, как в черепных коробках этих «вершителей судеб» ворочаются мысли. Они сидели, важно нахмурив брови, переполненные собственной значимостью.

— Я знаю, что лобовая атака приведет к новым жертвам. Но что нам еще остается? — произнес невысокий, с глубокими проплешинами с обеих сторон низкого лба и уже прочно сформировавшимся животиком товарищ Коллонтаев.

Он приехал с Преображенской, нынче называвшейся Знамя революции, и стремился попасть на совет исключительно в собственных целях: всегда мечтал возглавить Северное направление Красной ветки. Давно терзало его желание быть у руля. Для этого, конечно, нужно было как-то обойти старого «друга» Анатолия… Казалось, теперь, когда Лыков бежал, а новость о бесследном исчезновении Сомова достигла Преображенской, никто не помешает Евгению Ивановичу выставить свою кандидатуру на место главы партячейки. Опытный функционер собирался сделать это как раз здесь, на военном совете. Однако во время похорон Коллонтаев увидел «без вести пропавшего» Федора — живого и здорового. После поминальной речи нового начпартии он совсем было поник духом и теперь решил на всякий случай как можно больше быть на виду и шуметь.

— Нет, товарищ Коллонтаев, я не могу допустить, чтобы наших бойцов кидали в мясорубку. Потери и без того колоссальны, почти в каждой семье есть убитые. Вы же видели, что на похоронах творилось, — возразил Белобородько.

— Само собой, я не предлагаю очертя голову бросаться на пулеметы. Как кадровый военный, — недовольно насупившийся Евгений Коллонтаев, попавший в метро солдатом-срочником, интонационно выделил последние слова, — я разработал план операции по освобождению Комсомольской. Она предусматривает заброску через законсервированные вентшахты нескольких небольших диверсионных групп численностью в три-четыре человека для совершения ряда акций. В их задачу входит устранение вражеского командования, разумеется, если таковое встретится, вывод из строя агрегатов освещения, до каких доберутся, уничтожение живой силы противника в пределах досягаемости, после чего на захваченной станции возникнет ожидаемая паника. В то же время, и не раньше, основные силы начнут штурм с двух сторон. Потери неизбежны, это ясно, но другого выхода я просто не вижу.