Тимофей Калашников - Изнанка мира

Кирилл сжал перчатку в ладони так, что остались видны только торчащие наружу шурупы. Четыре смертоносных клыка с капельками яда на остриях.

— Я не хотел мстить. Я хотел убить себя. Не получилось. Видать, такой ход событий совершенно не соответствовал высшей справедливости. И тогда мне тоже пришлось забыть и о чести, и о честности. Но не ради власти, мне она не нужна. Ради наказания зла.

Зорин без замаха, который мог выдать его намерение, швырнул скомканную перчатку в лицо противнику. Сомов вскрикнул от неожиданности.

Но молниеносная реакция не подвела прирожденного бойца — он успел отбить опасный предмет, шурупы так и не коснулись кожи. Отразил он и последовавший затем удар: плечом поддел руку противника, и кулак Кирилла, вместо того чтобы впечататься в челюсть, прошел по касательной, лишь немного оцарапав скулу острыми шипами.

Ответ последовал незамедлительно. Взбешенный Федор нанес Зорину серию сокрушительных ударов в корпус. Юношу согнуло пополам, он заорал от нестерпимой боли — шурупы несколько раз подряд вонзились ему под ребра — но тут же захлебнулся собственным криком. Первый раунд закончился для Зорина эффектным хуком в челюсть, его Сомов провел с исключительной красотой и грацией профессионального боксера.

Лыков не поверил своим ушам, когда услышал громкие хлопки. Ирина, его дочь, возбужденно прыгала на месте и аплодировала мужу.

Федор принял аплодисменты с благодарностью. Церемонно раскланялся перед немногочисленными зрителями, потом великодушно кивнул Анатолию:

— Погляди, секундант, чего там с твоим? Нокдаун, или уже того, отмучился?

Лыков склонился над лежащим на земле Кириллом.

— Киря, Киря… Чего ж ты добился всем этим…

Анатолий не ждал ответа на риторический, в общем-то, вопрос, но молодой Зорин неожиданно пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Напрягая слух, Лыков с трудом разобрал:

— Я достал его?

— Нет, сынок. Пара царапин не в счет. Временный паралич лицевых мышц нам вряд ли особенно поможет.

— Значит, достал… Лыков, я убил его… как обещал…

Анатолий печально покачал головой: юноша явно бредил. Он смотрел на улыбающегося сквозь дикую боль Кирилла и не мог сказать ничего ободряющего. Лживые слова застревали в горле.

— Бом! Бом! — развеселившийся нарком весьма правдоподобно изобразил жестами, будто бьет в гонг. — Товарищи дуэлянты, выходи по одному. Второй раунд. Похоже, заключительный на сегодня.

— Сомов, он не может драться. Оставь мальчика в покое.

— В нашем подземном боксе полотенца не выкинешь. Уважаемый тесть, хорош придуриваться, поднимай бойца. Малыш сам заварил эту кашу, придется расхлебывать ее до конца.

Лыков пытался спорить, но Федор, грубо оттолкнув его, самолично поднял Зорина на ноги.

— Кирилл, я могу тебя не добивать. Честное слово коммуниста. Нужно всего лишь извиниться и пообещать навсегда исчезнуть из нашей с Ирой жизни…

— Ты уже труп, нет у тебя никакой жизни, — Зорин говорил с огромным трудом, едва разлепляя губы, но его слова услышали все.

— Ну, как знаешь…

Лыков смотрел на бледного, залитого кровью юношу, едва стоящего на ногах, и понимал, что не хочет видеть, как сильный и здоровый Сомов сейчас превратит неплохого, добродушного паренька в кусок изувеченного мяса. Рука сама собой потянулась к кобуре, но на привычном месте под мышкой ее не оказалось. Перед самой дуэлью он перецепил кобуру на голень. Дочь не нашла пистолет, когда обыскивала его, а быть может, только сделала вид, что не нашла. Все стало слишком запутанным и непонятным в этой затянувшейся трагедии… Какое ему дело до странного Кирилла, вражеского сынка, по страшной и необъяснимой глупости вызвавшего на бой соперника, которого ему ни за что не одолеть, ни при каких условиях?

Лыков не мог ответить себе. Мало-мальски логичного ответа попросту не существовало. Он пообещал найти нужные, правильные, все объясняющие доводы чуть позже, когда все закончится. А пока непримиримый враг семьи Зориных смотрел, как Федор Сомов, убежденный коммунист и проверенный в боях товарищ, размахивался, чтобы удар за ударом выбить из молодого, ни хрена в этом жестоком мире не понимающего Кирилла Зорина недолгую, наверное, глупую и очень-очень несчастную жизнь.

Лыков успел выхватил пистолет до того, как огромный кулак верного зоринского соратника врезался в лицо беззащитного парня.

— Сомов! Стоять!

Ствол плясал в руке — Анатолий никак не мог унять охватившую его дрожь.

Федор не отводил насмешливого взгляда от крохотного дамского пистолетика, теряющегося в большой ладони Лыкова.

— Вечно вы, Лыковы, играете не по правилам. А толку-то? Спасло это твоего Петю?

Где-то на периферии зрения мелькнула точеная фигурка дочери. Ирина зачем-то ухватилась за коробку от сомовской перчатки. С перепугу, что ли? Или отвлекает внимание?

— Ты не убьешь еще одного мальчишку! Убери…

Слова Анатолия потонули в грохоте одиночного выстрела. Лыков недоверчиво посмотрел на свой смешной пистолетик — неужели дрогнул указательный палец? И тяжело сполз по стене, оставляя на ней яркий кровавый след. Пистолетик, так и не сделавший сегодня ни одного выстрела, выпал из руки и глухо ударился о бетонный пол.

Они все смотрели на него. Сомов — с осуждением, в помутневшем взгляде Кирилла читалась жалость, в глазах Ирины… ее глаз он не видел, только дымящееся дуло другого пистолета. Наверное, более быстрого. И куда большего калибра.

Как глупо! Он боялся посмотреть вниз, увидеть огромную рану, в которую превратился его живот, а еще — лужу крови, расползающуюся под его телом. Это так страшно, сидеть в луже собственной крови и ждать, когда она вытечет вся…

Когда дуло другого пистолета исчезло, стала видна бледная маленькая Иринка, любимая дочка, еле сдерживающая слезы. «Ничего, это ничего… Она защищала мужа, так и должно быть, так и должно быть… она уже совсем взрослая…»

Все молчали; после ужасного грохота воцарилась абсолютная, непререкаемая тишина. Только нетактично громкое сердце бухало, пропуская такт за тактом…

Он ждал, когда же перед глазами, как обещано во всех хороших книгах, замелькают кадрами кинохроники воспоминания с самого раннего детства. Ему хотелось взглянуть на маму, на свою молодую, а сейчас почти уже забытую маму, такую, какой она была тогда. Хотелось увидеть новорожденную Иришку, плачущий комочек незамысловатого родительского счастья. Поднятую над головой самую первую медаль Пети… Но хорошие книги беззастенчиво врали — желанную кинохронику в это умирающее тело так и не завезли. Вместо всего правильного и нужного неведомый оператор крутил перед слипающимися глазами бывшего наркома Лыкова совсем свежее воспоминание — Кирилл Зорин обрабатывает свою перчатку слишком прозрачным и совершенно на себя непохожим ядом. Слишком прозрачный, недостаточно густой…