Дмитрий Казаков - Сын зари

— А как же. — Серега подгреб поближе рюкзак и потянул за завязки.

Во время визита в разгромленный бойцами Дериева дом он не только побеседовал с часовым, но забрал свои вещи и кое-что полезное. Жаль, что оружие майорские вояки уволокли — ничего не оставили, даже упакованные в пачки патроны к охотничьему ружью.

Завтракали в молчании, передавая по кругу банку с тушенкой и единственную ложку.

— Уф, так получше, да, — сказал Федор, вытирая жирные губы. — Дело ясное, что надо его освобождать. Только вчетвером мы с этим никак не справимся, только погибнем зря.

— Один уверовавший всем сердцем стоит тысячи пребывающих в невежестве! — пылко заявил Стас.

— Не притворяйся идиотом! — напустилась на него Дина. — Ты понимаешь, о чем речь!

Лысый раздраженно засопел, даже рот приоткрыл, но сообразил, что никто его не поддержит, и предпочел смолчать.

— Первое дело при любой операции — разведка, — сказал Серега. — Надо узнать точно, где он, и что с ним.

— Ты пойдешь? — спросил Федор.

— А кто же еще, рога и копыта? Отправлюсь ближе к вечеру. — Бывший десантник помялся. Вытащил из рюкзака пакет, некогда яркий, но поблекший. — Только мне это с собой брать опасно.

Дина ахнула — внутри пакета были записи, листки с речами посланника!

— Да, лучше это забрать, — кивнул Федор.

— Можно я сохраню? — попросила девушка.

— Нет, нельзя такое дело доверить женщине, — вмешался Стас, — ибо ты есть неверный и нечистый сосуд греха…

— А ты просто дурак, уяснил? — Дина свирепо глянула на лысого.

— Кто еще тут какой сосуд, это неизвестно, — вмешался Федор. — Пусть девчонка забирает, я не против.

— Держи. — Серега протянул ей пакет.

— А нам нужно помощь искать, — продолжил Федор, не обращая внимания на надувшегося от обиды, красного Стаса. — Мы знаем, что какие-то люди за Родионова, у реки живут. У Сенной нас разок обстреляли, и мы больше туда не совались, да еще посланник говорил о том, что с кем-то в Верхних Печерах сталкивался. Всюду не успеть, придется разделиться, причем девчонку отпускать одну опасно.

— Вот и иди с ней, всссыы, — буркнул лысый.

— И пойду, — спокойно согласился Федор. — Мы направимся к берегу, и вдоль него к центру…

— А я тогда что, в Печеры? — Злость исчезла с лица Стаса, на нем появилась неуверенность.

— Выходит, так, — кивнул Серега. — Надеюсь, сообразишь, чего сказать.

— О майоре и его «возрождении цивилизации» слышали наверняка многие, да. — Федор задумчиво огладил подбородок. — Кто не слышал, тем нужно поведать, и в красках. Но не забыть и о том, чему учил нас посланник.

— Не учил, а продолжает учить, пусть даже его нет с нами! — возразила Дина. — Примером, словами, духом!

Глаза ее горели, лицо, обычно бледное, раскраснелось, и видно было, что девушка готова что в огонь, что в воду.

— Это верно, — подтвердил Федор, а Стас, демонстративно отвернувшись, еще раз сделал Омовение Светом.

— Надо договориться, где и когда встречаемся, — подытожил Серега, поднявшись одним мягким и гибким движением.

— Прямо тут? — предложила Дина. — Место заметное.

Они находились на асфальтированной площадке перед супермаркетом «Евро», где из трещин в асфальте торчали молодые деревца, и стояли два проржавевших автомобиля. Рядом с ближайшим торчало несколько крупных мухоморов, на капоте грелась серая ящерица.

— Годится. — Стас вскочил. — Завтра на рассвете.

Бывший десантник кивнул, закинул за спину рюкзак и двинулся в сторону окруженной деревьями школы. Едва он скрылся из виду, как лысый развернулся и, не прощаясь, решительно затопал в противоположном направлении.

— Этот парень хочет быть святее самого Папы римского, — сказал Федор грустно. — Печально это.

— Я должна любить его как брата по вере, но не могу, — пожаловалась Дина.

— Тогда терпи. Иногда терпение может заменить любовь. Ты готова?

— Да, сейчас. — Девушка убрала записи в пакет, а его засунула в карман ветровки. — Пошли.

«Учить» Кирилла начали, когда они добрались до «камеры».

— Давай дубинку, — сказал один из конвойных.

— Э, зачэм? — тюремщик нахмурился. — Она твоэ, да?

— Я верну, — пообещал вояка, улыбаясь. И бывший журналист понял, что сейчас будет очень больно.

Второй конвойный хмурился, ему происходящее не особенно нравилось, но мешать выполнению полученного от командира приказа он не собирался.

— Ну, дэржи… — Тюремщик неохотно вытащил из петли на поясе резинотехническое изделие.

Конвойный взвесил дубинку в руке, а затем ударил так стремительно, что самого удара Кирилл не увидел. Хрустнуло в боку, стало трудно дышать, а перед глазами потемнело от охватившей все тело боли.

— Это за папу, — сказал экзекутор со смешком. — Сейчас будет за маму…

Второй удар пришелся на бедро, и то онемело. Затем досталось другой ноге. Кирилл не выдержал, застонал через сжатые зубы, попытался отступить, как-то уклониться, но ноги его не послушались.

— Может, хватит? — осведомился второй конвойный.

— Еще немножко, за дедушку, и за бабушку…

Куда пришлись эти удары, Кирилл не понял, он просто обнаружил, что лежит на боку, и зверски болит спина. Перед глазами все плыло и раздваивалось, он плохо понимал, где находится, мысли уплывали, чудилось, что сейчас войдет Мила и велит принять жаропонижающее, ему станет легче…

Кирилл немного пришел в себя, когда его взяли под мышки, и потащили.

Клацнула дверца «камеры».

— Подумай хорошо, пророк, — посоветовал экзекутор, улыбаясь. — Если понравилось, повторим.

И они ушли, громко топая по полу.

Кирилл провалился в болезненное, тяжелое забытье, а когда вынырнул из него, обнаружил, что рядом стоит и качает кудлатой головой тюремщик, а в руке у него пластиковый стаканчик.

— Э, попэй, да, — предложил он. — Еды дават запрэтили, но вода есть.

— Спа-спасибо, — родить это единственное слово оказалось сложнее, чем иного человека.

Кирилл смог сесть, отхлебнул теплой, отдающей ржавчиной жидкости. Попытался осознать, где болит сильнее всего, но не сумел — ныло все тело, будто синяки равномерно распределялись по торсу и конечностям.

— Спасибо, — повторил он. — Ты… Ты иди, а то заметят, накажут.

— И пуст! Оно мнэ надо? — Тюремщик засверкал глазами, замахал руками, демонстрируя знаменитый горский темперамент. — Нужна мнэ эта цывылызацыя, эсли такоэ творят, вэртэл я ээ восэмнадцат раз, и майора тожэ!

Кирилл помимо желания улыбнулся.

Тюремщик ушел, и он остался в одиночестве — лежать, понемногу приходить в себя. Через какое-то время ему стало плохо, нахлынула жаркая волна, разбилась на тысячи разноцветных капель, и он окунулся в каждую, попал одновременно в сотни разных ситуаций.