Андрей Столяров - Детский мир (сборник)

Точно все уже завершилось, и больше не надо ни о чем беспокоиться.

И даже Клаус, с утра заявивший, что у него куча дел и что он немедленно убегает неизвестно насколько, неприязненным тоном своим не сумел поколебать это радостное, чудесное настроение.

Ивонна лишь сдержанно кивнула ему, давая понять, что слышит, и, не выясняя куда он собирается и зачем, посоветовала только держаться подальше от сарацинов.

Потому что они, по слухам, опять кого–то вчера зарубили.

Примитивные, жестокие существа, совершенно не цивилизованные.

Так что, пожалуйста, не лезь ни в какие истории.

Она сказала об этом исключительно для порядка.

Клаус так и отреагировал.

— Ну мам, — ответил он снисходительно, что–то там пережевывая и прихлебывая обжигающий крепкий чай. — Ну ты, как маленькая! Ну с какой стати я буду завязываться с сарацинами. Что я, чокнутый, что ли? У меня совсем другие проблемы, — и добавил, потянув на себя кусок хлеба, намазанный маслом. — Сарацинов вообще скоро всех перебьют. Не волнуйся. Уже недолго осталось…

Ивонна вздрогнула.

— Откуда ты знаешь?

— Ну мам, — объяснил Клаус еще снисходительнее. — Сама подумай. Были уроды — их перебило «народное ополчение». Так? Июльская катавасия? Только Покровитель остался… «Ополченцев» потом перебили гвардейцы вместе с солдатами. И месяц назад — Покровителя. Тоже неплохо… А теперь сарацины вырезали почти всех гвардейцев. Ну, может, не всех, а тех, которые оказывали сопротивление… Что тут особенно думать? Ясно, что и сарацины недолго продержатся.

— Ну ты — политик…

— А как же!

— Только никому не говори об этом, — предупредила Ивонна.

— Конечно, мама, я понимаю… — и он быстренько запихал в себя последний кусочек хлеба. — Все! До свидания! Я — помчался!..

После чего хлопнула дверь, и в квартире наступила звенящая невыносимая тишина.

Ивонна вздохнула.

Она почему–то вспомнила, как полгода назад, когда выхлестнулось на улицы «Движение за новый порядок» и когда гвардейцы, вышедшие из казарм, наводили его, опустошая, казалось, целые городские кварталы, Клаус вдруг в самый разгар событий исчез из дома, и она почти четыре часа металась по страшным, замусоренным, безлюдным улицам, где раскатывалась стрельба и валялись раздетые окровавленные «ополченцы», чуть с ума не сошла, а когда обнаружила его в каком–то дворе невредимого, с диким восторгом взирающего на чье–то неподвижное тело — то, не разбираясь, не слушая никаких объяснений, отлупила его тут же, на месте — так, что стали высовываться из окон встревоженные обыватели.

Жуткую она тогда ему устроила трепку — визгливую, истерическую.

И между прочим, он же потом ее успокаивал, потому что Ивонна неожиданно разрыдалась.

Разрыдалась, и никак не могла взять себя в руки.

Теперь, разумеется, такую трепку ему на задашь.

Было уже — начало одиннадцатого.

Ивонна неторопливо прибиралась в квартире и, пока прибиралась, размышляла о том, что, наверное, сарацины и в самом деле не продержатся долго. Клаус здесь при всех его крайностях, наверное, прав. Нынешняя ситуация в городе должна измениться. Ведь менялась же она до сих пор. А поскольку изменится ситуация, то и заявление ее, может быть, не понадобится, — потому что при катаклизмах происходят обычно перестановки во всех Департаментах: кто–то уходит на повышение, а кто–то вообще исчезает бесследно, так уже несколько раз на ее памяти было, — может быть, тогда и Дирдеп растворится, как дурное воспоминание, — что бы ему, например, не пойти на повышение в мэрию, или что бы, например, не откатиться в ряды обслуживающего персонала.

Вот было бы здорово: Дирдеп — вахтером, а она по–прежнему — советник второго класса.

Вот бы она ему показала!

Ивонна даже зажмурилась, представив себе, как она пересекает огромный, в мозаичных панно вестибюль Департамента, как она приближается к закутку, в котором пребывает вахтер, а Дирдеп, что и требуется от вахтера, подскакивает за своим барьерчиком и почтительно сдергивает с головы фуражку с желтым околышем.

Черта с два она обратила бы на него внимание!

Однако, все это были, конечно, несбыточные мечты. Этого никогда не случится, нечего и надеяться. И поэтому она всетаки, завершив уборку в квартире, чуть подкрасившись и облачившись в строгое платье, без раздумий положила в сумочку листок заявления и, пройдя два квартала, нагретые солнечными лучами, с вдруг заколотившимся сердцем толкнула тяжелую дверь, справа от которой блестела табличка: «Районное отделение».

Настроение у нее по–прежнему было отличное, и она неожиданно подмигнула пузатому сарацину, несшему охрану при входе (правда, вспомнив опять, что сарацины кого–то вчера зарубили; однако — мельком), а когда, наверное предупрежденный звонком, появился из кабинете довольно–таки невзрачный мужчина в темно–сером полувоенном костюме, заправленном в сапоги, то Ивонна, открыто и прямо глядя в его блеклые, как бы истершиеся глаза, энергично произнесла — вероятно, несколько громче, чем требовалось:

— У меня — заявление!..

Мужчина даже попятился.

Во всяком случае, в заспанном казенном лице его что–то дрогнуло, но он тут же, по–видимому, овладел собой и с формальным радушием указал на открытый проем кабинета:

— Прошу вас!..

А затем усадив ее в кожаное потертое кресло, где Ивонна вдруг отчего–то почувствовала себя, как на витрине, опустился в такое же кресло с другой стороны стола и, по–прежнему сохраняя, наверное, долгой практикой вырабатываемое радушие, но одновременно и с ощутимым чиновничьим безразличием неторопливо заметил:

— Я вас слушаю…

Заявление он читал, наверное, минут пятнадцать. Или, может быть, меньше, но Ивонне этот промежуток времени показался необычайно долгим, а прочтя, вовсе не принялся ее о чем–то расспрашивать, как она первоначально предполагала, но напротив вдруг замолчал и, зажав обе руки коленями, начал быстро–быстро раскачиваться на краешке кресла, — бледный лоб у него при этом сильно наморщился, а глаза как будто повернулись зрачками внутрь организма.

И еще он тихо, но ощутимо поцокивал языком.

И кривился щекой — словно у него побаливали верхние зубы.

Впечатление было, во всяком случае, очень похожее.

Ивонна просто — ждала.

Продолжалось это опять же, наверное, минут пятнадцать. А затем мужчина прекратил раскачиваться так же внезапно, как начал, и вдруг с острым, необычайным вниманием посмотрев на нее, энергично, как будто очнувшись от дремы, поинтересовался:

— Значит, он упоминал при вас Мышиного короля?.. Любопытно… А вы в этом абсолютно уверены?

— Абсолютно, — твердо сказала Ивонна.

— И… упоминание… свидетельствовало о его… положительном отношении?