Андрей Столяров - Детский мир (сборник)

Вероятно, в моем распоряжении оставались всего две–три секунды.

А, может быть, и не оставались.

— Здравствуйте, тетя Аделаида! — бодро сказал я. — Как вы поживаете? Надеюсь, что у вас все в порядке? И сестра моя тоже — передает вам привет… Извините, но мы с приятелем очень торопимся!.. — После чего так же, как Крокодил, быстро переместившись и схватив его за руку, которая действительно уже поднималась, прошипел раскаленым начальственным голосом, не допускающим возражений:

— Пошли отсюда!

— Свидетель, — шепнул Крокодил, указывая на Аделаиду.

— Я приказываю: пошли!

— Ну ладно, тебе виднее…

Эта встреча была, пожалуй, даже полезна для самочувствия, я пришел в возбуждение, которого мне не доставало, появилась решительность и ясное ощущение, что все пройдет так, как намечено, — в несколько энергичных прыжков я взлетел на четвертый этаж и, обычными, сдвоенными звонками взбудоражив квартиру, сунув ногу в высокую дверь, которая распахнулась довольно скоро, поприветствовал тупую сонную рожу, выглянувшую оттуда наружу:

— Доброе утро, Гансик!.. Мы тебя, надеюсь, не разбудили?..

У меня даже хватило энергии радостно и широко улыбнуться, изображая веселье, правда, боюсь, что улыбка получилась не слишком располагающая: Гансик как–то моргнул, непонимающе уставившись на меня, а заметив унылого Крокодила, тоже осклабившегося, как аллигатор, и вовсе замотал лохматой башкой, вероятно, пытаясь сообразить, зачем это мы притащились, но со сна, разумеется, ничего хорошего не сообразил и, оставив попытки о чем–либо догадаться, просто вяло и невыразительно улыбнулся в ответ:

— Заходите, ребята! Сейчас я вам кофе поставлю…

И пошел — оборачиваясь, приглашая нас за собой в квартиру.

То есть, все действительно получалось, как надо.

Я мгновенно глянул на Крокодила.

А Крокодил еле заметно кивнул.

И вот тут я совершил колоссальную, прямо–таки непростительную ошибку, потому что когда мы очутились на кухне, где шипела газовая горелка, а, наверное, еще не проснувшийся Гансик насыпал черный кофе в громадную семейную джезву, то я вместо того, чтобы сразу же, ни на секунду не замедляя движения, как уже репетировал неоднократно, мужественным суровым голосом произнести: «Смерть предателю»! — а потом сделать то, ради чего мы сюда и явились, как–то нерешительно, словно извиняясь за себя самого, хриплым, севшим чуть ли не до беззвучия голосом окликнул его: «Это…знаешь, что… кофе не надо»!.. — а когда Гансик слегка обернулся, перекатив жилки мышц под лопатками, то я почему–то сглотнул, словно у меня пересохло в горле, и внезапно спросил, будто мы и в самом деле заглянули к нему по–дружески, на минутку:

— Как твои дела? Мы тебя не задерживаем?..

Ничего глупее, по–моему, придумать было нельзя. Я услышал, как Крокодил у меня за спиной буквально крякнул от возмущения, как он там, по–видимому, неосторожно что–то задел, как пристукнула, прилипая к магниту, дверца эмалированной полочки — звякнуло нечто стеклянное, а сам Гансик изумленно вытаращился на меня, и десертная ложечка, полная кофе, немного подпрыгнула

Кожа на груди и на животе у него была очень смуглая.

Вдруг он — понял.

И в ту же секунду медная закопченная джезва вывалилась у него из рук — потекла по плите вода, взлетело облачко пара, ложка с кофе, точно выброшенная катапультой, ударилась в противоположную стену, газовая конфорка мигнула, а разинувший рот, как глубоководная рыба, стремительно побледневший Гансик, неуклюже попятился, вяло переступая ногами, — и все пятился, пятился, распахивая глаза, пока вдруг не ударился головой о тот же кухонный шкафчик.

А, ударившись, словно женщина замахал на нас длинными колышащимися руками:

— Ребята!.. Ребята!.. Не надо!..

У меня даже уши обвисли от этого дрожащего голоса.

В общем, кошмарно все получилось.

Наперекосяк.

Потому что немедленно вслед за умоляющим криком Гансика где–то в недрах заставленной мебелью, тесной квартиры бухнула, точно выстрел, откинутая кем–то дверь, и возник на пороге кухни ушастый худощавый подросток, горло у которого было обмотано белыми тряпками.

Он был удивительно похож на Гансика, тоже — тощий и, вероятно, с ребрами, выдающимися под кожей, с желтыми торчащими патлами на башке, с придурковатой физиономией, даже мягкий извилистый нос его, заканчивающийся каплевидной шишечкой, точно так же, как и у Гансика, свешивался куда–то в сторону, а совиные, круглые, какие–то неживые глаза, кажется, даже сейчас сочились невыносимым унынием.

Словно ему было неинтересно.

Только уши у него подкачали — обвисали по бокам головы, будто два лопуха.

А так — вылитый Гонсик.

У меня даже мелькнуло совершенно дикое подозрение, что может быть, Гансик имеет сына, которого он до сих пор скрывал ото всех, хотя какой–такой сын, откуда, давно бы уже было известно, и только в следующую секунду я догадался, что это, наверное, его младший брат, Карл по–моему, я видел его вместе с Клаусом, между прочим обязанный сейчас находиться не дома, а в школе.

Не могу передать, какая жуткая злость меня охватила: ведь следили же за этой квартирой почти две недели, обсосали, казалось бы, каждую мелочь — просчитали, продумали, проанализировали. И вдруг — такой дурацкий прокол. Ладно мы с Крокодилом, хреновые исполнители. Но Креппер–то, Креппер куда смотрел? Это, как ни крути, его прямые обязанности. Он–то должен был сообразить, насчет мальчика!

Ну, я с ним еще посчитаюсь!

Впрочем, Креппер пришлось немедленно выбросить из головы, потому что подросток задержался в дверях всего на мгновение, лепеча, как ребенок, испуганным голосом: «Гансик!.. Пожалуйста»!.. — а затем, вдруг схватившись за щеки костлявыми смуглыми пальцами, завизжал — как будто его пытались зарезать.

Визг, наверное, слышен был — в соседнем районе.

Это надо было немедленно прекратить.

Я непроизвольно дернулся, чтобы заткнуть рот мальчишке, но стоящий за моей спиной Крокодил, разумеется, опередил меня в этом порыве. Я не знаю, что именно он там сделал, но пронзительное животное верещание, заложившее уши, как будто обрезало — закипела возня, долетел низкий стон, который тоже вдруг оборвался, а затем я услышал шуршание и скрип половиц — будто поволокли по коридору что–то тяжелое.

Оборачиваться я, конечно, не стал: Гансик в этой время уже выкарабкался из прострации и с какой–то замедленной суетливостью двинулся на меня — прижимая ладони к груди и безостановочно повторяя:

— Вы с ума сошли!.. Ребята!.. Ребята!.. Вы — свихнулись!.. Не делайте глупостей!..

Разъезжающиеся глаза его бегали, точно у кролика, а всю кожу, как я внезапно заметил, исчертили поблескивающие струйки пота.