Валерий Алексеев - Похождения нелегала

"Гольф" с распахнутой дверцей остался посреди мостовой, страшный, как расчлененный труп.

Гляди-гляди, сказал я себе, сотрясаясь от ударов сердца, вот так поступят и с тобой.

А старушки спокойно обсуждали случившееся. Ну, естественно: они ж у себя дома. Это ради них стараются полицаи.

— Этот парень проехал на красный свет вон там, — сказала одна старушонка — с черным плюшевым бантом на затылке. — И не остановился. Я видела.

Другая, тоже с бантом, только голубым, поддакнула:

— Слишком много развелось иностранцев. Немец так не сделал бы никогда.

А третья ничего не сказала. Возможно, она была глухая и с теми двумя не водилась: у нее и банта на затылке не было.

Если бы почтенные дамы знали, что рядом с ними стоит не просто иностранец, но закоренелый хронический нелегал!

И что вы думаете? В автобусе, когда я смиренно присел у окна, глухая подошла ко мне и, тряся седой головенкой, громко сказала:

— Покажите, пожалуйста, ваш аусвайс.

Потолок автобуса разверзся над моей головой.

Я вскочил весь пестрый, захлопал крыльями, что-то сипло прокукарекал, а старушка, не слушая (или не слыша) с царственным видом опустилась на мое сиденье и отвернулась к окну.

Позже немецкая подруга моя разъяснила, что я должен был предъявить пенсионное удостоверение: видно, занял место, предназначенное для пожилых.

Старушка не просто качала права: она действительно хотела присесть. Ножки устали.

84

Вот так в течение полугода я осваивал Германию и заодно немецкий язык.

Не скажу, что было просто. Всякая чужая страна — это целый мир со своими причудами, впросак попадаешь на каждом шагу. Но я как раз не имел права попадать впросак и привлекать внимание общественности и властей.

Как-то занесло меня в Гельзенкирхен. Городок вполне приличный: та же пешеходная зона, те же супермаркеты, что и везде, те же пиццерии, китайские и греческие рестораны, в магазинах тот же набор продуктов.

Погулял, ближе к вечеру зашел в пивную освежиться перед дальней дорогой.

Заказал свой любимый кёльш: это светлое пиво я впервые попробовал в уличном кафе у подножья Кёльнского собора и словил высокий кайф. Подают его в узких тонкостенных стаканах, что, по-моему, придает кёльшу особый вкус.

Принимая заказ, официант как-то странно озирнулся и ушел. Капитально ушел, у меня создалось впечатление, что он либо уволился, либо повесился, а может и то, и другое одновременно.

Что поделаешь? На скандал у меня, нелегала, тоже не было права. Оставалось терпеть и ждать.

Пивная была заполнена в основном молодежью. Парни в майках, с крутыми накачанными плечами. Много бритоголовых, у одного над ухом вытатуирована ярко-красная роза. Несмотря на тесноту, шума не было: стоял приглушенный шмелиный гул.

Вдруг какой-то мальчонка пронзительно выкрикнул:

— Цик-цак, цигойнер пак!

И все полсотни пивопийц, как по команде, грохоча кружками, принялись скандировать:

— Цик-цак, цигойнер пак! Цик-цак, цигойнер пак!

Я понимал, что это боевой вызов какому-то цыганскому табору, хотя никаких цыган поблизости не было.

Затем хор завсегдатаев нестройно, но очень громко, трубно-жестяными немецкими голосами затянул песню, смысл которой был примерно таков:

— "Вы, кёльнские бродяги, ночуете на вокзалах, в миссиях и под мостами. Погодите, вот снова поднимется в Рейне вода — и смоет всё говно".

Эта антикёльнская песнь гельзенкирхенских патриотов была целой энциклопедией бездомной жизни: так вот где, оказывается, в Германии могут ночевать "асоциальные элементы".

Немецкие вокзалы давно уже стали для меня домом родным, до ночевок под мостами я еще не докатился, вот разве что миссии…

Но всё, что связано с церковью, меня как-то не особенно вдохновляло: я предполагал, что там попросят, чтобы я в той или иной форме заявил о своей религиозной ориентации.

При этом непременно обнаружится мое полное невежество в вопросах веры: я нетвердо представлял себе разницу между лютеранами, протестантами и евангелистами, не сумел бы отличить епитрахиль от епитимьи и навряд ли смог бы квалифицированно осенить себя крестным знамением.

Плюс к тому — перспектива участия в коллективных религиозных отправлениях: нечто вроде торжественных школьных линеек. То есть, смертная тоска.

Нет уж, лучше мы проскочим этот этап и сразу после вокзалов перейдем непосредственно под мосты.

Так думал я, рассеянно слушая громкую песню фанатов.

В это время к моему столику подсел пожилой заросший сизой щетиной выпивоха.

— Что вы сидите? Почему не уходите? — сердито сказал он. — Воллен зи ферпрюгельт верден? Хотите, чтоб вас побили?

Я встрепенулся, посмотрел вокруг: бритоголовые глядели на меня в упор — все до единого, — и песня их становилась все более угрожающей.

— Да, но почему? — спросил я. — Что я такого сделал?

— Здесь не любят кёльнцев, — пояснил выпивоха. — Уходите, пожалуйста, очень прошу. Я привык сидеть здесь по вечерам, и мне не хочется, чтобы эту пивную разгромили.

Я внял совету и вышел на улицу, под моросящий дождик.

Молодым, однако же, только этого и было надо: они тоже не хотели затевать потасовку в любимом питейном заведении. За моей спиной послышался топот ног, и тот же дерзкий юный голос произнес:

— Эй, цыган, любитель кёльша, куда спешишь?

Я ускорил шаги, потом побежал. Завернул за угол и прижался спиною к стене. Дисминуизироваться было нельзя: эти бугаи меня б затоптали.

Я надеялся, что они не разгадают мой нехитрый маневр и проскочат мимо, но надежда не оправдалась.

— Лойте, бляйбт локер, — миролюбиво сказал я, когда преследователи меня обступили и вокруг стало жарко и потно, как в сауне. — Ребята, успокойтесь.

Их было пятеро — в том числе и бритоголовый качок с красной розой над левым ухом.

— Подумать только, он предлагает нам успокоиться! — воскликнул качок. — Нам, в своем собственном городе! А ну-ка, парни, дем верден вир ин ден арш третен.

В смысле, "навешаем ему как следует".

Я думал, что эта угроза является всего лишь поэтической фигурой, но парни немедля предприняли целый ряд действий, свидетельствующих о серьезности их намерений.

Представьте себе положение человека, который нуждается в незамедлительной помощи — и не имеет возможности об этой помощи воззвать.

Вцепившись в майки, локти и плечи бритоголовых всеми шестью своими руками (опасность утраивает возможности), я инстинктивно дисминуизировался — и тут же, стряхнув с себя их поползновения, воспрянул над забияками в полном размере.

Лишь в это мгновение до меня дошло, сколь грозным оружием ближнего боя я обладаю.

О, если бы это знание было со мной в те времена, когда я сражался с бандой камергера! В вонючей банке из-под брынзы сидели бы и Витёк, и Вовик, и сам Сергей Сергеич. А я беспечально занимал бы его апартаменты в царских домах.