Николай Берг - Остров живых

Пищит рация. Ильяс снизошел. По его плану, когда дожмут недоморфов к краю гаражей, они либо пойдут в последнюю атаку, либо попытаются смыться. Вот тут-то мы и выдвинемся им наперерез. Как мотокавалерия. И довершим преследование разгромом отступающего противника.

Ну, прямо как война со злобными готтентотами. Или зулусами.

Но вообще-то все правильно, по канонам. Тот же Наполеон продул войну по простой причине – в России потерял кавалерию. Потому насовав по сусалам Блюхеру, не смог выполнить то, что всегда делал, – добить отступающих в беспорядке противников лихим кавалерийским ударом. Удирающую вражескую пехоту своя пехота догнать не сможет – скорости равны, а вот кавалерия догоняет отлично и вырубает под корень или забирает в плен. Рассыпавшиеся разгромленные пруссаки собрались снова в кучу, отряхнулись и вовремя явились на поле Ватерлоо.

Кавалерист прошлого – это как танкисты сейчас. Обучать его следует долго, и главное – без практики никак. Что любопытно, и лошадку тоже надо учить: и чтоб слушалась, и строем ходить умела, и пальбы не боялась. То есть после похода на Москву и лошадей набрали, и людишек хватило. Да только мало человека назначить кирасиром и выдать ему блистючую кирасу, шлем с черным конским хвостом на гребне и тяжелый палаш. Он остается штатским лопухом в каске и кирасе. Надо еще учить и учить. И строю, и рубке. А времени и не хватило. И загремел Боня в Робинзоны Крузо с прислугой. Скучал, говорят, сидя на острове…

Мы тоже скучаем. Нервы напряжены, ждем у моря погоды.

Говорить совершенно не хочется. Только Демидов что-то бурчит себе под нос. С трудом ухитряюсь расслышать что-то вроде: «Меня засосало опастное сосало…»

Стрельба вспыхивает еще дважды, и тут наша коробочка так резко дергает, что чуть не валимся с ног долой. Ну да, отвыкли как-то с Вовкой-то в шоферах. Прыгает по кочкам машина недолго, и в рамке грубо пробитой амбразуры вижу, что мы выскочили за гаражи: пустырь вроде и пруд какой-то. Тормозит чертов водила не хуже, чем стартанул. В первый момент только б удержаться – и в прямом, и в переносном смысле, чтоб не завалиться и не материться.

В амбразуру видно, что наши все же добились своего: по пустырю шустро утекает несколько человекоподобных фигурок, хорошо, что на одной из них ярко-красная куртка, – заметно, где бегут. Дальность тут смешная – метров сто пятьдест, а с упора так вообще пустяки. Чуток впереди тоже кто-то лупит очередями, да и наши на крышах не стесняются.

Бегущих через пустырь становится все меньше и меньше, падают один за другим, потом высыпает еще с десяток – наши додавили тех, кто был в гаражах. И тут, как на грех, с противоположной стороны бойко выскакивает разукрашенный полуободранной рекламой ПОТ. Мне отсюда видно, что он лихо сшибает бампером бегущего недоморфа и тут же резко тормозит. Либо я очень сильно ошибаюсь, либо дурень-водитель залихватски выскочил на директрису стрельбы, заслонил машиной улепетывающих и получил предназначавшиеся им пули… Ой, похоже!

И минуты не проходит, как зуммерит рация у Нади, а водила опять дергает, грыжа пупочная, и прет как раз к стоящей машине. Паренек начинает бахать из своего карабина в свою амбразуру, но думаю, что зря – мотает его немилосердно.

Опять тормозим. Надя наконец дотягивается до рации, выслушивает, зачем-то несколько раз кивает головой, словно не с рацией говорит, потом поднимает лицо:

– Раненый у нас. Сейчас ребята организуют переноску, нам вылезать запретили. Сюда притащат.

Черт, так хорошо все шло, так удачно. Надо же, под самый конец…

Надежда Николаевна уже расстегивает свою медицинскую сумку и тянет оттуда резиновые перчатки. Ну да, разумно, мне тоже не помешает, не стоит возиться в чужой крови грязными руками… Да и кровь у него тоже может быть куда как неполезна. Мало ли чем он болеет, этот дурачина.

Виктор прождал отведенные полчаса, потом еще пятнадцать минут. Ирка не пришла, не прислала ни мальчонки, ни деревенской бабки. И это было очень плохо. Очень плохо.

Делать нечего. Значит, подруга влипла во что-то гнусное. Надо идти выручать. Зря бабу послушал. А с другой стороны, что оставалось?

Виктор подумал уже о том, чтоб взять и смыться. Раз такая умная, пусть сама и выкручивается, но это было первым и, как он трезво оценил, дурацким порывом. Надо выручать.

Еще раз тщательно оценил местность. Прикинул, что если идти, прикрываясь дровяным сараем, а потом, перебравшись через полусгнивший заборчик, добраться по огороду до того домишки, то вряд ли кто заметит. Там можно выбраться как раз к поленнице и вдоль нее – до бабы у колодца. А дальше будет видно. Поднялся и, пригнувшись, взяв «дегтяря» на изготовку, тихо пошел намеченным маршрутом. Главное, не суетиться, не делать резких движений – они привлекают внимание лучше всего, а внимания пока Виктору не хотелось вовсе.

Снега в огороде оказалось больше, чем он думал, проваливался по колено. Паршиво, и следы видны, и, если что, обратно бежать будет тяжело. Перевел дух, прислонившись спиной к серым доскам сараюшки.

«А что, если заглянуть в дом? Он на задворках, убогий, но жилой. Глядишь, что и узнаю, прежде чем выскакивать-то. Выскочить-то я всегда успею. Только вот тут выигрыша мне никакого. Мне и одного выстрела дробью хватит, а вертеть тяжеленным «дягтерем» посложнее будет, чем двустволкой… Можно, конечно, идти с пистолетом или помповушкой, а «дегтяря» на плечо закинуть… Нет, лучше уж так. Спокойнее. Так, вот дверь. Не видал никто? Не видал. И ладненько…»

Виктор тихонько пихнул входную дверь и скользнул в темноту сеней.

Маленькая площадка у входа, три ступеньки вверх – это он разглядел, когда закрывал за собой дверь. Потом тихо постоял, пока глаза привыкли к полумраку, и двинулся вперед, ступая так, как писали во многих пособиях – мягко перекатывая ногу с пятки на носок. Чертовы доски пола не знали о бесшумной походке ниндзя и скрипели. И ступеньки тоже. Все внимание ушло на соблюдение тишины, а потому некоторое время Виктор прикидывал, – куда идти. Потом сообразил, что справа явно вход в сарай, а вот коридор из сеней налево – в дом. Так же тихо он свернул влево, и, когда обернулся на тихое шкрябанье, было уже поздно.

Все-таки ручной пулемет оказался длинноват для узкого прохода, и край приклада зацепил висящее на вбитом в стенку гвозде здоровенное корыто, которое мягко подалось в сторону. Ручка лохани соскользнула с торчащего почти горизонтально гвоздя, и оцинкованная дрянь медленно и величественно, как дирижабль «Гинденбург», пошла вниз, гулко грохнула об пол и поскакала, не теряя солидности, по ступенькам только что пройденной Витей лестницы. Ясно, что такой тарарам не остался незамеченным. Дверь в теплую часть дома открылась, и старушечий голос спросил: