Вячеслав Железнов - Р.А.Ц.

Полковник Горченко шел по коридору отдельного жилого сектора, в конце которого располагалось жилище командующего. До этого ему пришлось миновать лифт и пост охраны. Генерал не встречал его, но дверь была приглашающе открыта. Войдя, полковник неторопливо огляделся. Он не раз бывал здесь, однако каждый раз поражался, насколько точно жилище соответствует своему хозяину. Обстановка апартаментов являлась причудливой смесью аскетизма и сибаритства. Генерал был равнодушен к роскоши самой по себе, не терпел помпезности и пышности, однако, насидевшись в ледяных окопах, питал склонность к удобству, теплу и уюту. Потому дорогие кожаные кресла соседствовали с жесткой дощатой кроватью, сверкающий никелем многофункциональный тренажер с простой доской для качания пресса, пушистые тапочки с прыжковыми ботинками. Язычки 'огня' в электрокамине придавали комнате некую неуловимую домашнюю атмосферу. Хозяин здесь не обитал, он жил. На комоде стояли несколько фотографий в пластиковых рамках, слева на стене висела картина с бешено мчащимися конями. По контрасту, напротив расположилась марина со стеклянно-гладким океаном и кипенно-белой горой парусов клипера на нем. Художник, видимо, предпочел принести достоверность в жертву красоте, но смотрелось и впрямь потрясающе.

Командующий в полном мундире сидел в кресле у камина и задумчиво смотрел на огонь. Большая удобная кружка на низком столике дымилась горячим глинтвейном, аромат меда и корицы приятно щекотал ноздри. Казалось, Горчаков не замечал визитера, однако он неожиданно произнес:

— Глинтвейн будете, Иван Терентьевич?

Отказаться было бы просто глупо, генерал готовил его сам, и весьма вкусно, да и предлагал далеко не каждому. Посидели, посмаковали. Кроме меда и корицы, в напитке оказался целый букет вкусов, тонко перекатывающихся на языке. Ком горячего огня мгновенно согрел тело изнутри, изгоняя из него дождливую серость последних дней.

— Знаете, это наверное, лучшее, что оставили после себя наглы. — Задумчиво протянул генерал. Полковник препочел сочувственно промолчать, он был сравнительно молод и не участвовал в Войне, однако ее страшная память навсегда осталась среди людей. До сих пор не изгладились шрамы, оставленные ею. Однако генералу и не требовалось ответа.

— Я тогда командовал артполком РВГК. Когда мы вышли к Каналу, они думали, что смогут удержать нас за ним. Строили укрепления по всему берегу, вкапывали танки, тянули колючку. Наивные… От Булони до Кале на земле не было живого места — все было изрыто гусеницами. Мы ждали месяц, пока набирал прочность бетон. Потом… Потом мы пошли вперед. Помню, мы года за три до этого ругались на командование, что у нас такие разрывы в калибрах, мол, неудобно, неповоротливо. А в тот день я понял, для чего это все было. Усатый зрел далеко… Так далеко, что даже страшно становится. Царицынский завод благодаря этому смог построить больше трехсот Б-37М — и все они были здесь, не считая прочей мелочи. Они прямо из Эскаля доставали до предместий Лондона! Мы накрыли разом всю глубину их оборонительного вала. А берег — берега не было. Когда транспорты подошли на высадку, их никто даже не встречал. Так, выли седые по казематам…

— А авиация?

— Да, бомбили страшно. Этого у них не отнять. Они под аэродромы чуть ли не треть острова заняли. Несмотря на всю секретность, они как-то прознали, когда наступление. Это была настоящая мясорубка. Нам тогда повезло, все бомбы почему-то легли с перелетом, но кое-кто так и не сделал ни одного залпа. Говорят, наши стянули к Каналу почти все пушечные истребители, тысячи три их было, наверное, но все равно не могли удержать эту армаду. У меня пара человек с ума сошли, глядя на все эти бесконечные 'коробки', и, главное, в тыл не отправишь, вот-вот команда будет, заперли их пока на какой-то ферме. Один потом вроде отошел, но до конца жизни не мог видеть самолета.

Полковник словно бы наяву увидел это грандиозное сражение, когда море кипело от рушащихся в него самолетов, четырех— и одномоторных, когда тот берег полностью заволокло непроницаемо-черным дымом, сквозь который непрерывными цепочками полыхали стробоскопические вспышки разрывов. И под ошеломляющим ответным огнем идущие в атаку неуклюжие десантные транспорты и прочие разнообразные плавсредства, инженерные части, редеющие на глазах, но продолжающие неустанно собирать все новые и новые секции наплавных мостов…

Он встряхнулся, сбрасывая наваждение, и это также вернуло в реальность генерала. Тот двинул плечами, глаза его вновь обрели привычный стальной блеск.

— Иван Терентьевич, замучил я вас своими байками. — Он махнул рукой, прерывая отчаянные возражения полковника. — Потом поговорим еще, время будет. У вас какое-то дело?

— Да собственно… — замялся тот, — дальше-то что, Яков Петрович? Буря стихнет, соберем рожки да ножки жареные, к тому времени у нас уже будет рабочий вирофаг, передадим данные, вакцинируемся, и?

— Нет, господин полковник, не надейтесь. Ягодок еще не было, понимаете?

— Не было? — Изумился Горченко. — Вирусы, молнии, чертовы драконы — не было?

— Не было. Как вы думаете, зачем мы здесь?

Полковнику следовало отдать должное, соображал он хорошо, иначе не занимал бы свой пост. Но результат его размышлений был неутешителен. Он катнул желваки, губы его сжались в бескровную ниточку.

— Мы — живец? — Выдохнул он. Горчаков устало качнул головой:

— И будем здесь, пока не клюнет действительно крупная рыба. Мы как кость в горле, теперь прихлопнуть нас становится для них делом чести.

— Боюсь даже представить, как она выглядит, эта крупная рыба.

— Что сказано в Уставе на эту тему, полковник? — резко спросил генерал. — Два-пять-три?

– 'Оборона совершенствуется постоянно и непрерывно…'

— Непрерывно! Всеми! Вам все ясно? Исполняйте.

Когда за настропаленным полковником закрылась дверь, Горчаков устало опустился обратно в кресло. Болело сердце. Он вновь придержал мощь вверенного ему оружия, подставил под удар бойцов из полевых войск, и все это ради невнятных предчувствий. Можно было обойтись и меньшей кровью, УР в залпе мог держать до восьми тысяч ракет и снарядов — но он чувствовал, знал, что ничего еще не закончено. В последнее время у него появилось интересное ощущение, словно давно погибший старший брат снова стоит за спиной, готовый прикрыть своей броней. Немного поразмышляв, генерал понял это как наличие скрытой поддержки. Насколько он знал манеру нынешнего Императора, который ничего не оставлял на самотек, то если он — живец, значит, засадный полк уже находится где-то здесь, пусть даже ни один сканер ничего не фиксирует. И это лишь подтверждало ранее сделанные умозаключения. Но похоронки! Сколько он еще их подпишет?