Александр Шакилов - Империя зла

— Где-где продержат? — перебил ее Жуков.

— Тю! В твоем лагере шо, морозилки не было?

— Ну-у… Не было.

— Морозилка — то яма такая, метров шесть глубиной, два на два. Туда раба провинившегося опускают голого, крышкой закрывают, и он там сидит, пока вертухаи не смилостивятся. Оно и летом не шибко там приятно, а зимой так вообще…

У Ивана мороз прошел по коже — он представил себе, каково это, сидеть голым в яме на морозе, ведь зимой тут в отличие от Москвы не очень-то жарко.

— А чего ты с ним так? Ну, с Костылем?

Ярко-зеленые глаза прищурились:

— Угрожал он мне. Говорил, если не отдамся, убьет меня, а потом мертвую все равно того-этого… А правда, шо ты его брата убил? Все только о том и говорят!

Вот оно как. Слухи быстро распространяются по лагерю.

— Правда. Только я не хотел убивать, так получилось.

— Тю! Будто стесняешься. Мне это нравится.

Вот так у Ивана Жукова появилась поклонница.

— А ты ж еще не только смелый и сильный, но и красивый!

Он хмыкнул. Ага, хоть сейчас на конкурс красоты: рожа опухшая, если не черная, так фиолетовая, двух резцов нет, лысый, с татуировкой-номером над виском. Впрочем, у девушки прическа аналогичная, и состояние ее зубов озолотило бы стоматолога. Но миленькая. Говорушка.

— Красивый? — Впервые ему такое девушка сказала. Захотелось услышать еще раз.

— Ага. Но дурной.

Он снова хмыкнул. Бог с ними, с его умственными способностями. Перевел разговор на другую тему, спросил, что за склад такой, почему сюда приехали. В ответ услышал нечто маловразумительное о спецдоставке, и вообще — надо выбираться отсюда, до отбоя полчаса.

— После отбоя на территории собаками затравят, если не в цеху, конечно. Или расстреляют. Или повесят. Или…

Список оказался длинным. Они уже выбрались из здания по пожарной лестнице, а Ириска все перечисляла.

Чуть попетляв меж складов, они пролезли в дыру в заборе — и оказались почти у самых бараков.

— Тринадцатый вон тот, — указала Ириска. — Но еще время есть, можно прогуляться. — Взяла его под руку, прижалась худеньким тельцем. — Будешь моим кавалером. Пусть все видят.

Иван не возражал — пусть видят, чего уж. Видят, а потом расскажут Костылю. Хуже не будет. Подумаешь, сначала брата убил, а потом объект вожделения увел. Обычное дело, с кем не бывает.

Он смотрел по сторонам. За высотками было разбито подобие парка. По дорожкам из асфальта, в трещинах которого скопился снег, неспешно прогуливались парочки — вот как местная молодежь развлекается. Вместо деревьев в «парке» — бетонные столбы с разными знаками. Вот круг из толстой жести, полметра диаметром, выкрашен белым, по краю красная кайма. В центре черным нарисована дымящаяся сигарета. Сигарета перечеркнута красной полосой под углом в сорок пять градусов. Странный знак, чем-то похож на дорожный.

— Шо уставился, Маршал? Не знаешь разве, шо в лагере курить запрещено? И пить тоже. Ты бухаешь вообще? Так нельзя у нас. Алкоголь вредный для здоровья. У столовки стенд, там написано. А из-за курева — рак. У Маньки, подружки моей, киндер народился, так у него сразу рак легких был, прикинь. Наверное, у Маньки в животе он не взатяжку, помалесику. А Манька просто не просекла, шо сигареты к ней в пузо кто-то сует.

Ириска еще что-то щебетала про наркоту, за которую сажают на час в морозилку, а если попался под кайфом опять, то… А Иван вспомнил, что курил на рабочем месте с Ильей Степановичем на виду у всех и никто им слова не сказал. Что-то тут не сходится…

Знаки с перечеркнутыми сигаретами, бутылками и шприцами были натыканы везде, чуть ли не через каждые метров пять. Много плакатов с текстом. «Добросовестно трудись на благо Родины!», «Перевыполнить план на 10 % — этим можно гордиться!», «Девушки любят работящих!» Особенно понравился рисунок, на котором схематически изобразили раба с перевязанной рукой: «Соблюдай технику безопасности!»

— Ириска, а чего так много этого всего? Как-то уж очень…

— Тю, ты дурной. Ты дурной, да? Типа не знаешь, шо министр Бадоев заботится о здоровье восстанавливаемых ресурсов. Мы ж ресурсы, вот и заботится. Дольше протянем — больше это… как его… произведем для него, для страны то есть, материальных благ. Понял, дурной? У вас шо, в лагере не так было?

— В лагере?.. — Иван задумчиво смотрел по сторонам. — Я не был никогда в лагере, это мой первый…

— Как не был? А де ж ты был? На небе, чи шо? — Ириска расхохоталась, будто он сказал что-то очень смешное.

А Жуков вдруг понял: конопатая девчонка представить даже не может, что люди где-то иначе живут, вне бетонных стен периметра, и спят вовсе не в бараках, и в цеху никогда не бывали.

Ну вот не может она!

Есть лагерь. Есть много лагерей. И там живут и работают люди. Рабы. И министр Бадоев тоже живет в лагере, обычном таком Московском лагере, где в особом бараке стоят койки прочих министров, а кто попроще, зам какой, тот на нарах в пять этажей спит. А с утра министры встают к станкам. А как же. И охраняют министров киборги и вэвэшники и, если что, сажают в специальную министерскую морозилку. Министры — это те же рабы. И начлаг у них, в Москве, тоже есть, Председателем кличут…

И от понимания этого защемило в груди. Заволокло взгляд злыми слезами. Он отвернулся, чтобы не заметила Ириска, смахнул скоренько, закашлялся для виду.

— Ну, кавалер, пока. — Она убежала чуть ли не вприпрыжку. — Увидимся!

А Иван двинул к зданию, на торце которого было выведено черным «13».

Мимо промчался грузовик, из кузова которого торчали чьи-то ноги, свисала рука. Кожу на конечностях покрывали белесые волдыри. «Опять в литейке новичков ошпарило», — послышалось сзади.

Жуков ускорил шаг.

Возле барака на легком ветру покачивалось белье. Подойдя ближе, он увидел на простынях въевшиеся пятна крови. У входа в барак все еще играли дети. Перекошенные уродливые лица, ручки без пальцев, замедленные и, наоборот, слишком резкие, угловатые движения… С десяток уродцев окружили Ивана, завыли, запричитали без слов на своем особом языке. Ему стало тошно. Но не отвернулся, стоял и смотрел на них, виноватых лишь в том, что родились не в самое счастливое время в самой, быть может, несчастной стране.

Белье и дети — признак нормальной жизни?!

…На нарах не оказалось ни тюфяка, ни одеяла. Дежурный по бараку глаза отводил — мол, завхоза нет, завтра все выдадут.

Что ж, понять его можно: после случившегося новичок — не жилец. Прирежут его после отбоя, да и все. Только новый тюфяк запачкается, который по случаю можно приберечь.

Ряды нар уходили вдаль, вдоль пронизывали весь этаж. Рабы храпели, стонали, плакали во сне, звучно исторгали кишечные газы, а Жуков с открытыми глазами лежал на голом пластике и ждал, что вот-вот придут.