Андрей Жиров - Отступление

Косолапов буквально опешил, потерял ориентацию. Происходящее вдруг стало восприниматься короткими несвязными рывками. Ожесточенно отстреливающийся Чемезов. Майор стрелял одиночными - аккуратно и деловито, однако при этом на изможденном лице проступила торжествующая злорадная гримаса.

Рывок, всполох. То ли от глупости, то ли от страха, пленники, радостно выкрикивая что-то по-немецки, бросаются по кратчайшей к поселку. И неизбежно попадают под обстрел. С глухим, чавкающим звуком пули ударяют беззащитную плоть. Разогнанный, чтобы убивать, свинец не видит разницы между своими и чужими. И алчно ищет любой жертвы. Из плеч и спин бегущих вырываются мелкие кровяные фонтанчики. На фоне защитных серых маскхалатов и свежего снега кровь кажется багрово-черной, угольной. Ноги подгибаются, уже бессильные нести прежнюю ношу. Изувеченные тела безмолвно оседают на землю...

Еще один рывок. Снова Чемезов отстреливается, теперь уже на пару с лейтенантом. В отличие от майора, напарник стреляет безо всяких эмоций - словно приставленный к винтовке механизм. Ни одна черта, ни единый мускул не дрогнет на застывшей маске лица.

Всполох, рывок. Фигуры вдалеке вырисовываются контурами из сумерек, становятся как-то ближе. Пули свистят, оставляя за собой на краткий миг слабые огненные полосы, размазанные трассы. Наконец Иван приходит в себя. Непослушные руки неумело пытаются стянуть с плеча автомат. Косолапов даже успевает припасть на колено.

И в этот миг тяжелый удар приходится в плечо. Корпус мощным рывком отклоняет назад. Иван с трудом удерживает равновесие. Лишь затем, как оказывается через секунду, чтобы рухнуть лицом в снег - ещё одна свинцовая игла пронзает бедро, выворачивая ногу в сторону. Полностью вновь дезориентированный, Иван пытается встряхнуться, но попытка приподняться на локтях оборачивает острым приступом боли. Левая рука почти не слушается - первая пуля пробила плечо, основательно задев мышцы и кости. Да и правая почти не слушается. Некуда деваться от нарастающего вала - боль лавинообразно нарастает, безжалостно захлестывая сознание. От неё некуда бежать, негде спрятаться.

Облегчение приходит внезапно. Слабо ворочаясь по земле, орошая снег толчками выбивающейся из ран кровью, Косолапов ощутил на секунду невероятное просветление: мир вокруг содрогнулся, сошел с места и вновь вернулся. Затем все как-то поплыло, утратило резкость. Боль ушла, уступив место необычайной легкости. Пьянящая эйфория совращала сознание хуже всяких страданий. Наконец, бессильный более сопротивляться, Косолапов отдал себя на милость потока. Сознание окончательно померкло и Иван провалился в кромешную блаженную черноту.

На деле Чемезов краем глаза заметил, как дважды раненный боец неестественно дернул головой и бессильно рухнул лицом в снег. На правом виске алым бутоном расцвела новая рана.

Наспех выструганная перекладина носилок словно влитая недвижно покоилась на плече Юрия. Фурманов уже четвертую смену продолжал упрямо вышагивать по снегу - на предложение позволить перенять ношу свежему бойцу полковник лишь молча слегка покачивал головой.

Незнакомые бойцы сменяли друг друга с какой-то мрачной торжественность. Фурманов не замечал лиц - происходящее продолжало плыть дрожащим туманом, - но главное видел. Опасения Ильина и Лазарева не оправдались. Весть о том, что командир без сознания и даже в критическом состоянии неизбежно скоро разнеслась по рядам. Однако бригада не дрогнула, не пала духом. Наоборот: в лицах бойцов проступила угрюмая сосредоточенность, решимость.

Люди давно перестали относиться к происходящему отстраненно - война показала кровожадный оскал давно и вполне очевидно. Однако сейчас сложилась ситуация, когда к прочим чувством присоединилась может благодарность, а может - совесть. Произошедшее каждому бойцу наглядно показало, что командир не жонглировал словами, не заигрывал и не обманывал. Геверциони на самом деле работал на износ, не жалея себя - наравне со всеми. Теперь же, когда бригаде показалось, что вновь осиротела - уже в который раз - вдруг стало очевидно, как много удалось новому командиру сделать за краткие несколько дней. И как его не хватает сейчас...

Конечно, кто-то может подумать, что организовать и поддерживать в высочайшей готовности подразделение, разрешая то и дело возникающие проблемы, - не такое геройское дело. Ведь это не бой, не подвиг. Но, конечно, думать так опрометчиво. Безусловно, уметь воевать и воевать геройски - важно. Только ведь война не всегда и уж конечно не только сражения. Не зря бытует ещё с древних времен актуальный по настоящий день афоризм: 'Побеждает подготовленный'. Сохранить силы, обучит и сберечь людей, подготовиться к различным неожиданностям, разработать стратегию - и осуществить всё перечисленное. Вот пример работы - неброской, неочевидной, скрытой за пороховым дымом и огнем войны.

Основной заслугой Геверциони как раз и стало, что генерал - чужой, фактически, человек - не дал людям потерять веру, пасть духом. Бригада осталась бригадой, даже стала заметно дружнее, крепче - пройденные тяготы, испытания сплотили бойцов. Вот это и есть то настоящее, то важнейшее, что удалось Геверциони.

Юрию вдруг подумалось: 'Даже сейчас генерал продолжает оставаться символом. Возможно, даже больше, чем раньше...'.

Однако внутренний возвышенный монолог Фурманова оказался внезапно прерван самым грубым образом. Один из бойцов споткнулся о припорошенный снегом то ли корень, то ли канаву. И с тихим непечатным окриком сверзился носом в снег. Носилки тут же повело в сторону, ощутимо качнуло. Трое остальных, застигнутые врасплох едва удержали равновесие. Затем передний край, лишившийся поддержки, накренился. Юрий сориентировался первым - поднырнул под перекладины. Наконец споткнувшийся пришел в себя, поспешно вскочил на ноги. Фурманов, искоса глянув на бойца, все-таки передал пост, сам вернувшись на прежнее место.

Вновь потянулись долгие метры по заснеженной тайге. Шаги и мерное покачивание носилок успокоило, сняло раздражение. Постепенно мысли вернулись в прежние русло. С сердечной теплотой Фурманову вдруг вспомнились былые - мирные - дни. Теперь все это уже казалось далеким, несбыточным: привычный, размеренный ритм жизни, устоявшийся уклад. Даже наводившие раньше тоску кабинеты теперь не вызывали неприязни. Что уж говорит, если сейчас высшим комфортам стала сухая, чистая одежда, морозный ледяной душ по утрам и теплая шинель на подстилке из ветоши в палатке ночью. Усмехнувшись мечтаниям, полковник с тоской представил, что война уже навсегда, накрепко вмешалась в его жизнь. Не перечеркнуть. И не только в его...