Андрей Жиров - Отступление

- Значит, все-таки оставляете!

- Нет. Не всегда следует сводить ситуацию к крайним решениям. Основная часть бригады выступает к точке сбора, где мы встретимся с разведчиками. Здесь с раненными остается рота прикрытия. Как только вернутся люди Гуревича, я направлю их сюда. Так вы получите транспорт и значительное пополнение медикаментов. Учитывая, что многим необходимо стационарное лечение, раненных отправим в ближайшие госпиталя, на юг. Сами, в зависимости от обстоятельств, будем действовать как можно оперативнее. Увы, другого пока предложить не могу.

Формально, Геверциони упредил все возможные пререкания. Ведь требования доктора оказались не просто учтены, но и уже активно прорабатывались. Со стороны могло показаться даже, что командующий в построении тактики действий руководствовался прежде всего интересами диссидентствующего эскулапа. Личные оскорбления генерал откровенно проигнорировал. Ни имея больше поводов искать ссоры, Гольдштейн нахохлился и, буркнув сквозь зубы нечто нечленораздельное, вновь скрылся в снежном мареве.

Улыбнувшись вслед уходящему ворчуну, Георгий добродушно усмехнулся. Нет, в случае настоящей опасности Гольдштейн таких вольностей себе бы не позволил. Старый врач был матерым профессионалом - трезвый и рассудительный. Да и по характеру совсем не такой, каким выставляет напоказ. Это Геверциони понял, едва уловив в лицах окружавших офицеров искренне желание замять скандал в корне, убедить нежданного начальника не судить строго. Предупреждая похвальную инициативу, Георгий произнес:

- Товарищи офицеры, не беспокойтесь. Я прекрасно понимаю чувства полковника. Лазарь Евгеньевич старается исполнить свой долг так, как видит правильным. Кроме того, у него есть определенное право - в отличие от нас врач отнюдь не эфемерно, а что ни на есть взаправду каждый день спорит со смертью лицом к лицу. И потому особо раним, когда проигрывает бой - по чужой вине.

Но предупреждаю всех - сейчас я делаю исключение. Больше скидок не будет. Как мне кажется, еще не до всех дошла серьезность нашего положения. Ведь вы оправдываете действия Гольдштейна. Почему? Потому что не верите в грозящую опасность. Даже после произошедшего в вас сильны привычки мирного времени. Так вот их я приказываю накрепко забыть! Сейчас подобная небрежность, расслабленность преступна. Ведь что по-сути сейчас делает полковник? Оставляет раненых в наиболее опасном для нанесения удара месте. Да, раненых много и транспортировать трудно, кого-то - нельзя. Но если бы я мог - уже сейчас никого бы не оставил - поволок хоть на спине. Еще раз, товарищи офицеры, повторяю: забудьте о мирной жизни. Сейчас мы на войне. И если врага нет рядом - в пределах видимости, это не повод расслабляться. Это повод быть начеку. Думайте и действуйте исходя из этого.

Еще одно. Полковник Гольдштейн подставил под сомнение приказ. Тем самым - допустил угрозу всей операции - тысячам людей. Впредь, пока я являюсь командиром, такого не повторится. Потому что название у такого поступка одно - саботаж.

Увы, в отношении моей родной конторы существуют всяческие предрассудки, затрудняющие взаимопонимание. Опровергать не буду - словам без действия веры нет. Надеюсь, в ближайшее время мы сможем узнать друг друга в настоящем деле и все недоразумения останутся позади. Тогда прошу судить. На этом всё...

На недолгую, но знаковую речь генерала офицеры ничего не ответили, да и не должны были. На то и подчиненные. Главного же Геверциони добился: донес идею до каждого, позволив людям самим осмыслять и делать выбор.

- Алексей Тихонович, товарищи - обратился Георгий к офицерам. - Я заговорился, а это не дело - заставлять бойцов мерзнуть. Прошу прощения. Можете занимать места - через минуту выступаем.

Офицеры вновь безмолвно отдали честь и, дождавшись ответного приветствия, разошлись. За спиной остались только троица подчиненных, полковники Ильин и Лазарев. Впереди по прежнему твердо стояли бойцы в идеальных прямоугольниках ротных 'коробок'. Вглядываясь в эти мужественные лица, Геверциони пытался понять до самого дна, до глубины души людей. Что он им скажет? Сможет ли отыскать нужные слова? Убедит или разочарует? Ведь сейчас, в этот самый миг, решается многое - если не все и для него, и для этих ребят...

Глубокий вдох, Геверциони шагает вперед. Замерев напротив строя, он собирается с мыслями. И начинал говорить...

Стоять на промозглом ветру было чертовски неприятно. Очарования процессу не добавляла ни глухая ночь, ни завывающая зверем вьюга. Но хуже всего - крепнущий мороз. Холод хрустел под ногами белой пеленой сугробов, бил по лицу наотмашь хищными осколками снежинок. Даже под утепленной полярной спецовкой не было спасенья - всюду медленно, но непреклонно пробирались ледяные жгучие лапы. Стоять, как говорится, это не идти. Но все-таки бойцы стояли, стараясь сохранить как тепло как можно дольше.

Чтобы отвлечься, Иван стал перебирать в уме события последних часов. Самым ярким моментом было, безусловно, Лида - живая и здоровая. От этих воспоминаний сразу же бросило в жар, а на лице проявилась неуставная, блаженная улыбка.

Косолапову пришлось пережить несколько трудных часов, отгоняя от себя страшную мысль. Десантники первыми заняли места в эвакуационной капсуле - среди них был и Иван со товарищи. И, хотя видеть происходившего на борту во время боя они не могли, слухи все-таки доходили. Кроме того, боевые десантники были все до одного добровольцы, выпускники технических вузов. Кому как не им было понять всю трагичность ситуации, ощущая всем телом отчаянные маневры. Что уж говорить о попадании? Удар невидимого грозного противника отозвался сотрясением в каждом дальнем уголке. Пускай надежда не покидала бойцов и тогда, внутренне многие уже готовились к концу.

Но Иван тогда не думал о себе - именно в этот миг зародился в душе десантника отчаянный страх. Ведь экипаж по-прежнему оставался на борту и продолжал борьбу. Санитары, размещавшие по свободным местам раненных, и интенданты, занятые усердны распахиванием всевозможного полезного скарба по капсуле, лишь подлили масла в огонь.

Узнав, что серьезно пострадали жилые отсеки экипажа, а также мостик, Иван стал лихорадочно прикидывать, какая вахта несла дежурство. Увы, из-за волнения ничего путного в голову не лезло. Косолапов сидел словно в воду опущенный. Не реагировал на обращения товарищей - только без остановки твердил про себя 'Только бы спаслась...'

Затем был короткий полет - падение к Земле. За эти краткие минуты десантники успели натерпеться немало страху. Спасательная капсула отнюдь не иголка, а значит в любую секунду её может легко и просто сбить вражеская ракета. И ничего ты с этим не поделаешь, как бы сильно не хотел. Кроме того, в подобные критические моменты обостряются позывы к панике под любым предлогом. Ходить на 'Неподдающемся' в космосе тоже было страшно, но за месяц выработалась привычка. Попросту говоря, не может человек физически бояться дольше, чем может. Теперь же давно переборенное чувство вернулось. Но все обошлось: пережили болтанку при входе в атмосферу, и повторную - из-за расстыковки. Затем, ощутив глухой удар в днище, поняли наконец, что вернулись домой.