Людмила Белаш - Имена мертвых

В 875 метрах — путепровод над кольцевой трассой. Кто-то замер в служебном решетчатом проходе — большей частью закрытом рекламными щитами — под фермой автомобильного моста. Видимо, техническая проверка.

«Хлоп! хлоп!» — кажется, камера лопнула? на скорости не станешь озираться. Машины одна за другой проносятся под мостовым пролетом.

Подняться на мост по железной лестнице. Автобусы идут точно по расписанию — через шесть минут молодой человек с чемоданом направляется к Дьенну.

Вечером его навещают в квартире. Гербарий, сорняки в кислотном эксикаторе. «Да, выходил сегодня. Был на занятиях (проверено), был в магазине („Да, я знаю этого парня“), потом был дома („Мы живем вместе уже год“)». Освобожден от службы в армии по некоей психопатии. Родом из колоний. Сирота. Студент. И его любовница, портниха. Явное не то.

Клуб Бессмертных закрыт.

Прогулка по Старому Городу успокоила Марсель и упорядочила растревоженные мысли. Теснины узких, извилистых улочек мешали развернуться пылкому воображению. Сердцевина Дьенна, каменный остров в ободе крепостных стен, то охристо-бурый, то изжелта-серый с золотистыми солнечными рефлексами, то пепельно-седой, со спящим бронзовым рыцарем над чашей фонтана и темным, словно пригоревший сахар, фасадом ратуши — Старый Город дышал неглубоко и медленно, рассчитывая простоять еще два-три десятка столетий. Он навевал покой, неторопливые раздумья и созерцательное настроение.

Марсель быстро привыкла к светлому ореолу над замком, перестала без конца вглядываться, будто он вот-вот погаснет. Непрямым путем, в обход, приближалась она к собору Св. Петра, и чем меньше оставалось до его арочного портала, тем больше в ее чувствах властвовала осень — листопад, первые заморозки и печаль о лете.

«Прочь! уныние — смертный грех!.. Могу ли я исповедаться? А можно ли рассказать священнику о… Он подумает, что я свихнулась. Я не сердита на отца? Нельзя давать волю гневу. Он испугался меня, он не виноват. Я хочу, ХОЧУ побыть в храме…»

Христос-Судия на тимпане, изображавшем Страшный Суд, гневно и прямо глядел куда-то вдаль; пасть дьявола заглатывала скорчившихся грешников, одесную праведники восходили в горний Иерусалим. Вскинув лицо, Марсель с замиранием сердца вздохнула — по сторонам уходили ввысь башни со стрельчатыми окнами, а вверху, над входом, вечно цвела ажурная каменная роза, огромная, как колесо судьбы.

«Где мое место? справа или слева? середины нет…»

Богородица сдерживала руку Сына, готовую подняться и обрушить гром на тех, кто обречен проклятию, — «Смилуйся!» Она сострадает всем.

Центральный неф встретил ее гулкой тишиной и беспредельной высотой колонных рядов. Витражи стрельчатых окон Главной капеллы в апсиде испускали неяркий свет, обрисовывая арку и вознесенный к цилиндрическому своду триумфальный крест. Скамьи для молящихся были заполнены на половину нефа, ближе к алтарной преграде, и по проходу между скамьями шли, рассаживаясь по сторонам, новые и новые люди.

В правом нефе чинно толпились все те же японцы; они заплатили за видеосъемку. Над ними в нише возвышалась статуя Франциска Кольберкского — брат и сподвижник короля Харальда, грузный епископ с широким лицом, казалось, старался не обращать внимания на иноверцев, но глядел неодобрительно. Почти напротив, у стены левого нефа, Марсель нашла изваяние Фелиции и села так, чтобы видеть его.

Совсем недавно, в День Всех Святых, храм был украшен хризантемами. Камень расцвел…

На колоннах, разделявших левый и центральный нефы, чередой расположились барельефные картины тайн; Марсель достались тайны скорбные — увенчание терниями, крестный путь и распятие. Грустное зрелище.

— Святая Фелиция, мать-настоятельница Милианская, — торопясь, зашептала Марсель, чтобы успеть до выхода священника, — тебе известны все пути людские, помоги мне понять, как жить. Подскажи, что меня ждет, что со мной будет…

Дряхлое, но одухотворенное лицо Фелиции глядело понимающе и кротко. По житию, ее духовных сил на многое хватило — в миру Люция, принцесса Сализийская, а затем маркграфиня Рэмская, она потеряла троих малых детей и мужа, павшего в бою с Карлом Беззаконным, но не сломалась, избрала путь подвижничества и стойкости. Она пережила и Франциска, что напротив, и могучего Харальда, повинуясь лишь Всевышнему, а больше никому.

Выговорившись, Марсель ощутила, что на душе стало свободней. Она улыбнулась.

Между тем месса началась. Единодушно с присутствующими Марсель ответила «Аминь», «И с духом твоим» и, втянувшись в обряд, внимала словам «…чтобы через воду, источник жизни и начало очищения, очищались также и души и получали дарование вечной жизни, молим Тебя…» Проходя по храму, священник кропил народ, и Марсель пела псалом: «Окропи, меня, Господи, иссопом, и буду чист. Омой меня, и буду белее снега…»

Наверное, что-то в ее жизни или в смерти было неправильно, раз она в такую круговерть попала. Надо отказаться, откреститься от этой ошибки, и, может быть, все исправится. И тогда можно выйти отсюда с отмытой душой.

Зазвучал гимн «Слава в вышних Богу». Марсель мысленно повторяла слова, глядя на алтарь, но ей стало тревожно. Там, за силуэтом триумфального креста, что-то мешало ей настроиться на нужный лад, что-то царапало взор, беспокоило…

Витражи капеллы стали резче, все цвета их ярко выделялись, но эта яркость не была торжественной. Михаил, чьи кудри рассыпались по наплечникам доспехов, выглядел озлобленным, и пальцы его сильнее сжимали рукоять лежащего на плече клинка. Попранный им змей с жарко высунутым двуострым языком поблескивал чешуей, скользко мерцая…

Миновали и молитва дня, и литургия слова; Марсель еле-еле впопад отвечала со всеми «Благодарение Богу» и не могла прислушиваться к чтению из Евангелия. Внешне собор не изменился — что-то темное происходило внутри нее самой, расширялось, искажало зрение и слух, а хуже того — отношение ко всему происходящему. По ту сторону яви священник читал проповедь, а Марсель озиралась, отмечая, как лежат тени и какие они черные, зазубренные, будто лезвия палаческих ножей. Тень крепом накрыла и спрятала понимающую полуулыбку Фелиции, превратив ее увядшее лицо в маску смерти; тень набежала на широкий лик Франциска — и дюжий епископ ощерился, готовый изрыгнуть непотребную брань на досадивших ему клюнийцев, а заодно и на японцев. Круг розы в перспективе нефа стал каменной тяжелой паутиной, хищно обвивающей пространство света. Крест на триумфальной арке навис над алтарем недоброй птицей… «Господи, что происходит? Что со мной?..»

Она надеялась, что страх уляжется за время проповеди, но напрасно, состояние не улучшалось. Когда все второй раз встали, чтобы вместе со священником произнести Credo, она потеряла равновесие и ухватилась за спинку скамьи впереди, чтоб не упасть. Казалось, пол под ногами вздрагивает и покачивается, как ночью в комнате Аны-Марии.