Людмила Белаш - Имена мертвых

«Я здоров, — убеждал себя Людвик, — психически я совершенно здоров. Это не галлюцинация. Проверить? спросить о чем-то давнем из семейных историй?., она хорошо подготовлена, начнет выкручиваться…»

Глядя куда-то сквозь Марсель, он потер ладони; ключи выскользнули из пальцев и упали к ногам; Марсель их проворно подняла.

— Я открою, па?

«Не могу, — думал Людвик, — не могу… Войти с нею в дом? нет, это невозможно… — и за шуршанием сыплющейся стеклянной пыли в голове возник вопрос Герца: „Хотите вы, чтобы Марсель вернулась, или не хотите?“

Впустить ее? и что дальше?., если это ОНА… бред, сумасшествие… спрятать ее у себя… отослать куда-нибудь — в пансион, или снять ей квартиру? восстановить ее во всех правах? как? на каком основании? потребовать у Герца свидетельство о воскрешении? это смешно… Нет, не стоит и думать! Мертвые не возвращаются. Это трюк, чудовищная шутка Герца Вааля. Каким бы способом он не добился такого сходства — это искусная подделка. Возможно, здесь замешана и Долорес — кто еще мог дать ему сведения о семье? у нее могли остаться на пленке записи голоса Марсель — с той поры, когда Долорес училась языку…»

Но неотвязные вопросы лезли и лезли в хрупкие шеренги мыслей: «Зачем все это? для чего затеяно? на ЧТО она запрограммирована? свести его с ума? что будут говорить люди: „С доктором Фальта творилось неладное, его видели с девушкой, похожей — да, чертовски похожей! — на его покойную дочь, она — эта девушка — жила в его доме, сьер Фальта стал мрачен, задумчив… у него не в порядке с головой? он нуждается в отдыхе, в лечении…“ Или же — показания свидетелей, если такие будут — „Доктор пришел с девушкой… потом крик, стук… девушка убежала, а в кабинете… это было ужасно, он лежал весь в крови, рядом валялось мраморное пресс-папье… как она выглядела? ее портрет стоял у него на письменном столе — да-да!..“».

Когда страхи облекаются в плоть слов, в голову лезет черт знает что.

— Па, что ты молчишь?

Людвик оглядел улицу — еще две машины припарковались на другой стороне, но его внимание привлек коричневый «вольво» — жаль, далеко стоит, не разобрать номера… «Оттуда следят? или еще откуда-нибудь, скажем, из сквера? или из какого-то окна?»

— Я не могу прийти в себя… — Людвику удалось поставить голос так, чтобы растерянность и сомнение выглядели более правдоподобно. — Это… просто невероятно. Ей-богу, я не знаю, что делать…

— Давай войдем? — предложила Марсель.

«Что может быть у нее под пальто? — вгляделся Людвик в опасную гостью. — Нож? пистолет? С тобой только войди, да спиной к тебе…»

— Хорошо… конечно, войдем. Дай-ка мне ключ.

— На, пожалуйста.

Стараясь держать ее в поле зрения, Людвик отпер калитку, пропустил ее вперед.

Дом, родной дом! здесь все до мелочей знакомо — бороздчатый черный ствол облетевшей акации, подрезанные на зиму кусты роз с аккуратной торфяной присыпкой под ними, мозаика бетонных плиток на дорожке от калитки до крыльца и три ступеньки к двери… Марсель шла легко, то и дело посматривая на отца; тот не отставал, глядя пристально на нее, и улыбался через силу, борясь со страхом и смятением. Крыльцо от калитки было — рукой подать.

— Откроешь сама? — набрав на вделанной в нишу панели код, Людвик протянул ей связку.

— О да! — Она без ошибки выбрала нужный ключ. Ну что же, и это при желании можно узнать — если есть время и деньги…

— Па, я люблю тебя… — Людвик стерпел поцелуй; Марсель, заметив, как он напрягся, сразу отодвинулась, глядя виновато, но с надеждой на понимание; потом повернулась, чтобы он — как раньше! — помог ей раздеться.

Это происходило, как в отрепетированной пьесе, где роли и движения заучены. Людвик безмолвно придержал пальто Марсель за плечики, пока она выскальзывала из него, затем перенес пальто на вешалку и разделся сам. Марсель подошла к зеркалу, ожидая найти на полочке перед ним свои вещицы — ощущение было такое, что она вчера ушла отсюда! — но набор мелочей под зеркалом неузнаваемо изменился. Однако надо поправить волосы, слегка припудриться и обновить на губах съеденную помаду — намерение столь естественное, что выполняется, не думая. Она стала искать по карманам пальто; в руку сразу попали массивные часы с браслетом — выложила их на тумбочку, найденные купюры сунула обратно; вот тюбик помады и пудреница Аны-Марии. Дочь вождя предпочитала более темные, пряные тона, но купить подходящее Марсель за целый день не догадалась — от волнения.

Все это время она без остановки говорила, говорила, будто хотела околдовать отца потоком слов.

— Ты на меня не сердишься? скажи — нет? Я не могла прийти раньше… Так получилось, я не виновата. Главное, ты не волнуйся, все в порядке. Ой, я так рада! У нас все по-старому… Только моя косметика куда-то делась. Наверное, ты ее выбросил? Я взяла у одной девушки на время; кажется, мне это не идет… а ты что скажешь?

На экране у Аника ожила развертка звуков с объекта Радио-3; он немедля начал прослушивание.

Ее поспешная, с какими-то просительными нотками болтовня сбивала с толку, путала мысли; Людвик никак не мог решить, что говорить, как поступать. Иллюзия возвращения Марсель была почти абсолютной, но, всматриваясь и вдумываясь, Людвик примечал все больше мелочей, что намекали — «Нет, это неправда, в этом скрыта ложь, смотри — откуда и зачем у нее мужские часы? что за деньги она вынула и сразу спрятала? если не без гроша в кармане, почему не взяла пудру и помаду своего любимого оттенка?..»

«А голос? почему она так спешит говорить, почему делает вид, будто просто пришла с прогулки?!.»

— Да, — глухо вымолвил Людвик, — это не твой цвет…

Он вполне овладел собой, отбросил сомнения и приготовился дать отпор самозванке:

— …и ты не Марсель. Я не знаю тебя.

— Папа! — Восклицание было сердитым, но больше — испуганным; девушка у зеркала замерла. — Не говори так, я…

— Ты не войдешь в этот дом, — тверже и уверенней продолжил Людвик.

Даже покидая мир и улетая вслед за всемогущим межзвездным ветром, Марсель не испытывала такой внезапно мучительной горечи и опустошения в душе. Тогда расставание было громадным, не хватало скорби распрощаться с каждой травинкой и цветком, с небом и солнцем, а конечная цель — слепящее сияние в конце тоннеля, заставляли приготовиться к последнему отчету о своих земных делах, но сейчас… Родные стены — и жестоко искаженное лицо отца, бросающего в нее слова, полные злобной неприязни. Он пришел в себя — и отверг ее. Она машинально потрогала раму зеркала, полочку — словно дом живой, и он опознает ее по теплу ладоней, запаху волос и примет.

— Что тебе нужно? — Людвик начинал злиться; ему казалось, что под маской растерянного лица девушки он различает скупую, суховатую улыбку Герца. — Убирайся!