Андрей Попов - Солнечное затмение

-- Это звезды, епископ. -- Дьессар наконец подал свой голос.

Нельтон вздохнул. Он притащил с собой большую пухлую книгу, которую постоянно поглаживал одной рукой. Наверняка -- Священный Манускрипт.

-- Знаю... в ваших еретических писаниях они названы звездами, и знаю, что они больше самой черной вселенной, и даже то, что расположены они бесконечно далеко, поэтому и кажутся нам такими маленькими. Правильно? -- епископ снова прослезился и стал удрученно покачивать головой. -- Неужели вы всерьез верите в такую чушь?..

Потом он поднялся, открыл книгу и произнес:

-- Послушайте, как верно здесь сказано: "...как малые дети с удовольствием слушают сказки о том, чего не бывает, так и древние, по наивности своей, верили всякой легенде -- лишь бы она услаждала их слух, лишь бы была со счастливой концовкой, лишь бы дарила надежду на что-то лучшее. В конце четвертой вечности от Великой Вселенской Ошибки жил среди древних один ученый муж. Его звали Коперником. Он зарабатывал себе на жизнь тем, что изготовлял и продавал народу факела, а в свободное время любил наблюдать за небесными кострами через подзорную трубу с огромными линзами. Однажды пришла ему в голову идея, что было бы неплохо изобрести огромнейший факел и зажечь его прямо на небе, дабы светил он всем людям и никогда не гас. Для детища своего ума он придумал красивое название -- "солнце". Воодушевленный этой идеей, он стал ходить по улицам и говорить: подождите еще немного, оно вот-вот загорится! У него, как и у всякого проповедника, была масса последователей. И даже после его смерти, наши предки не переставали из эпохи в эпоху ожидать своего чуда. Некоторые из них пошли еще дальше, они принялись утверждать, что солнце когда-то уже светило на небосводе, но по непонятным причинам погасло, даже отыскали книги еще древнее их книг, якобы намекающие, будто так и было. Именно в те смутные времена и возникли первые пророчества о Конце Тьмы и Пришествии Света. Люди так сильно уверовали в собственные фантазии, что понасочиняли множество поэм, сказаний, историй о своем небесном светиле. Читая некоторые древние книги, действительно можно подумать, что нечто похожее на огромный факел горело на небе, ибо о нем упоминается чуть ли не на каждой странице. И, если бы Непознаваемый не оставил нам своего реликтового откровения, незыблемого и вечного, кто знает, сколько бы еще красивой лжи люди понавыдумывали для собственного успокоения..."

Магистр читал свою книгу, поднеся страницы близко к глазам. Видать, зрение его было так слабо, что даже сквозь очки он продолжал видеть мир искаженным собственной слепотой. Он бережно закрыл Манускрипт и в дополнение прошептал:

-- Некому... Увы, некому было почитать вам это в детстве. Вижу, что зло слишком укоренилось в ваших головах, так как вы его впитали чуть ли не с молоком матери... -- Нельтон с какой-то обреченной, тлеющей надеждой посмотрел на узников.

С их стороны не раздалось ни единого звука. Но это не было гордым, презрительным молчанием жертв перед своими палачами. Все трое попросту были утомлены всем, что происходит вокруг. Им стало несносно собственное существование, а нести еще бремя сущего вокруг мироздания тем более не по силам. Епископ тоже посчитал, что сказанных слов достаточно. Он сделал какой-то странный жест: подошел к пылающему факелу и подставил к нему свою ладонь, словно хотел сжать пламя в кулаке. По стене поползла огромная пятипалая тень. Он что-то долго выглядывал в сердцевине трепыхающегося огня, потом развернулся и молча покинул темницу.

Не успели затихнуть его шаги, как дверь вновь резко распахнулась. Жирная морда инквизитора Жоэрса с отвислыми щеками и побагровевшими глазами стала уже символикой всякому грядущему кошмару.

-- Эй, ублюдки, подождите еще немного, сейчас я доем свой пирог и поговорю с вами на языке жестов, не так ласково, но весьма назидательно! -- Жоэрс вынул факел и резким движением затушил его. -- Слишком много чести тратить на вас смолу, посидите в темноте, да помолитесь своему солнцу. Может, оно зажжется здесь... специально для вас!.. Ха!.. Сборище дуралеев!

Нельтон шел по мрачному коридору, совсем не реагируя на почтительные кивки стражников. Неожиданно перед глазами возник Пьер. Он был в простой крестьянской одежде: зипун из грубого сукна, причем, самой невзрачной расцветки. Словом, как всегда. Если бы хоть раз Пьера увидели в богатом изысканном платье, да еще с гордым взором расхаживающим по дворцу (как, впрочем, и подобает королевскому сыну) у всех придворных наверняка подкосились бы ноги от изумления. Но чудаковатый принц ходил с постоянно опущенной головой, словно перед всеми чувствовал себя виноватым.

-- А! Мальчик мой! Рад тебя видеть! -- епископ ласково потрепал его голову. -- Эх, Пьер... Ты пожалуй единственный, кого я по-настоящему рад видеть.

-- Магистр, я считаю... -- принц запнулся и подумал, не слишком ли дерзко это сказано. -- То есть, насколько я понимаю Священный Манускрипт...

-- Ну же, говори! Я хочу знать, что тебя так беспокоит.

Пьер посмотрел на своего наставника, и тот заметил, что природная голубизна его глаз приобрела серый печальный оттенок.

-- Я считаю, нельзя так жестоко поступать с еретиками. Пускай бы они верили по-своему, как хотят. Вы же сами видите, сколько среди них добрых порядочных людей. Это несправедливо! С иными убийцами и ворами обращаются более милостиво, чем с ними!

Нельтон продолжал гладить его волосы.

-- Это приказ твоего отца, что я могу поделать? Ты, кстати, не пробовал с ним говорить?

Пьер резко отвернулся.

-- Он не станет меня слушать. Даже наоборот -- может еще больше рассвирепеть. Он никогда не слушал ни меня, ни Лаудвига, ни Жераса. Все всегда делает по-своему.

-- Пойми, мальчик мой, проблема не в самих еретиках. Действительно: пусть бы верили по-своему. Но беда в том, что они заражают своим учением остальных людей, истинных пасынков темноты. И тем самым лишают многих грядущего блаженства в Настоящем Мире.

-- Все равно! Нельзя так издеваться над людьми! Этот инквизитор Жоэрс... мне кажется, он просто наслаждается пытками. Разве не так? -- Пьер не умел гневаться. Любой его гнев выглядел простым волнением, от которого его бледное, изможденное постами лицо болезненно розовело. -- Я иногда наблюдал за ним. Разреши сейчас ему попытать кого-нибудь из нас или даже самого короля, он взялся бы за это с неменьшим рвением.

Некоторое время они шли молча, по немому согласию направляясь в сторону храма. Совместная молитва являлась бы сейчас лучшим утешением для обоих. Для Пьера магистр был единственным человеком, которому он мог открыть все, что тяготит душу.

-- Скажите, магистр, в принципе вы ведь со мной согласны? Ска...