Андрей Попов - Солнечное затмение

Да, герцог умел подбирать себе телохранителей. Он подал знак одному из них, чтобы тот обыскал гостя на наличие оружия. Потом отослал всех за шатер.

-- Итак, ты англичанин... -- Оранский отчего-то зевнул. -- И к полку славного графа Барлетта имеешь такое же отношение, какое я -- к разведению небесных костров.

Прибывший охотно кивнул.

-- Да, все, что я сказал, было ложью... -- вот любопытный тип, он произнес это с таким достоинством, словно доложил о неком подвиге.

Герцога заинтриговало и даже слегка развеселило столь милое, непосредственное хамство. И первое возникшее у него желание было желание закурить. Он редко пользовался спичками, считая их скучнейшим методом добычи огня. То вынет из костра рдеющую ветку, то сунет сигарету в пламя светильника и смачно втянет его в себя, но больше всего герцог любил прикуривать от горящего факела. Это наивысшая острота ощущений. Весь мир перед глазами превращается в единое пламя, лицо жжет каким-то апокалиптическим огнем, и от этого огонька еще есть возможность затянуться...

-- Будь так любезен, назови свое имя.

-- Драйк, меня зовут Драйк. Я подданный короля Эдуанта.

Герцог присел в походный шезлонг, окутав свою персону сладостным дымом.

-- Ты из вилланов или в тебе течет прозрачная кровь?

-- Разве это важно для нашего разговора?

Теперь только до Оранского дошло, что никем не нагаданный гость говорит с ним как с ровней. Он сделал еще одну длительную затяжку и, стряхнув пепел на лоснящиеся сапоги Драйка, сказал:

-- Что-то не люблю я последнее время англичан.

Драйк пожал плечами, выдав почти предсказуемый ответ:

-- Так кто ж нас любит наглецов-то таких?

Оранский застыл на месте и еще раз испробовал на англичанине свой стеклянный магический взгляд.

-- Короче, подданный короля Эдуанта, если ты сейчас скажешь не то, что я желаю услышать, мы тебя немедленно отправим назад, в Англию. Доставим экспрессом, прямо по воздуху. Свободных дирижаблей у меня нет, но ничего страшного -- полетишь на катапульте. Вдогонку еще стрельнем по заднице пушечным ядром -- для разгону. Надеюсь, я доходчиво изъясняюсь?

Драйк понял, что пора остановиться. Совершенно изменившимся голосом он произнес:

-- Сьир, вас желает видеть принцесса Фиасса, дочь английского короля.

Герцог медленно поднял брови. Его взгляд из холодного стекла вдруг стал человеческим, уголки губ дрогнули, даже цвет лица обрел былую чувственность.

-- Ч-чертово мудрило! Чего ты мне сразу об этом не сказал? Где она?

-- На берегу. Я смогу ее провести к вам, если желаете.

Герцог принялся нервозно ходить вдоль шатра.

-- Нет, я сам к ней выйду... То есть, нет. Я дам тебе в помощь своих людей для охраны. Пусть накроет лицо чем-нибудь... ну, чтобы ее никто не узнал. Да глядите, держитесь подальше от города! Не то ваши же земляки прольют вам за шиворот кислоту.

-- Сделаю как скажете, сьир.

Альвур Оранский почувствовал, что от внезапных жизненных пертурбаций, являющихся тогда, когда в них совершенно не испытываешь нужды, все мысли в голове пошли наперекосяк. В душе образовался настоящий омут с самыми настоящими чертями. Он не мог ни ясно соображать, ни ясно чувствовать. Все смешалось в один серый ком: король Эдвур чуть не узнал об их любовной связи с Жоанной, и бороду герцога чуть не побрили гильотиной, потом вторжение англичан, его дочь -- заложница, а спутница жизни -- на грани сумасшествия. Теперь еще Фиасса... Неужели она продолжает помнить о нем?.. Неужели столь долгая разлука не погасила ее чувств? Герцог хотел заглянуть в собственную душу, чтобы узнать о своих чувствах, но черти из омута опять завертели своими палками. Неразбериха полнейшая...

-- Иди, чего стоишь?! И, клянусь непознаваемостью Непознаваемого, если по пути с ней что-нибудь случиться, то к своему королю Эдуанту ты полетишь по частям!

Их встреча произошла не меньше чем через вечность. Герцогу казалось, что время издевательски кружится вокруг одной координаты, не желая двигать дальше вселенскими событиями. Причем, издевается оно именно над ним. Лишь умирающе тлел костер. Котелок, висевший над ним, давно выкипел. Охрана не издавала ни звука. Перестали палить в темноту и сами англичане. Все в округе замерло... Он сидел в своем шезлонге, стиснув голову ладонями, и ждал.

Приближающихся шагов он так и не услышал, поэтому вздрогнул от внезапного голоса:

-- Альвур!

Она стояла у входа в шатер, укутанная в черную пелеринку. Ее совсем еще юное лицо с наивным доверчивым взглядом почти не изменилось, если не сказать, что стало еще прекраснее. Красные отблески огня румянили ее щеки и сверкали в глазах маленькими ехидными светлячками. Она больше не произнесла ни звука: лишь преданно глядела и чего-то ждала, словно сомневаясь, желанна ли она здесь?

-- Фиасса... -- герцог от внезапного смущения не знал, куда ступить. -- Сожалею... эта наша встреча происходит при таких глупых обстоятельствах... Ты голодна?

Принцесса приблизилась, положила руки на его грудь и ответила совсем не то, о чем он спрашивал:

-- Поверь мне, Альвур, я всячески уговаривала отца отказаться от этой глупой войны... Ведь наши миражи так долго жили в добром соседстве!

Герцог не выдержал и начал гладить ее плечи.

-- Скажи, Фиасса, радость моя, что на него нашло?

Он млел от ее прикосновений и спрашивал о судьбоносных вещах лишь для того, чтобы услышать ее голос. Она вдруг расплакалась.

-- Альвур, это глупость... это такая глупость. Мне стыдно за своего отца. Он не злой, поверь мне, просто он...

-- Конечно, он не злой... -- ласково прошептал Оранский прямо ей над ухом. Его пальцы принялись нежно мять ее грудь, он с замедленным помрачением ума наблюдал, как в ее глазах рвется наружу страсть. Голос у обоих дрожал, тела терлись друг о друга. -- Ну разумеется, он не злой...

-- Альвур, я всеми силами пыталась тебя забыть, но я не могу... не могу...

-- Ты лучше всех... -- слова герцога уже стали огнедышащими. -- Ты лучше...

И тут он вовремя осекся. Чуть было не сказал: Жоанны. Герцог сам уже давно запутался в своем амурном трио. Мало того, что у него числились в любовницах ближайшие родственницы двух враждующих королей, он еще по-прежнему был нежен с Мари, своей законной спутницей жизни. Которую же из сих троих он любил больше, с удовольствием бы себе ответил. Если б знал...

Фиасса расстегнула свою грудь, подставляя ее жарким поцелуям герцога. Она стонала только от одного касания его горячих влажных губ.

-- Зачем... зачем ему понадобилась эта война?... -- Оранский сам уже едва соображал то, о чем ее спрашивал.

Она лишь повторяла:

-- Как все глупо... глупо все... -- ее пальцы вплелись в его волнистые волосы. -- Он проиграл... в кости...

Оранского еще никогда так не обжигали слова любимого существа.