Александр Белый - Леон. Встань и иди

В тот августовский день, когда трое государственных смотрящих вступили в преступный сговор и в Беловежской пуще раздерибанили Великую Страну, дабы самим стать главными паханами в законе, у меня состоялся серьезный и длительный разговор с дядей Володей.

Мы приехали в вареничную, долгое время располагавшуюся в том самом бывшем нашем доме на улице Прорезной, между улицами Владимирской и Крещатиком. Заведующая, которая меня прекрасно знала, налила из-под полы для дяди Володи большой сферический стакан настоящего пятизвездочного азербайджанского коньяку, в те времена редкости огромной. А для меня — бокал грузинского «Саперави».

Только сейчас, в конце концов, узнал, почему мой отец так долго и настойчиво хотел выкупить здесь квартиру. И именно на втором этаже. Оказывается, этот дом до 1919 года был нашим домом, и наша семья занимала весь второй этаж с отдельным парадным входом.

Ильф и Петров утверждали, что до революции здесь рядом, по соседству, жил некий Паниковский — Великий Слепой. Возможно, в каком-нибудь углу и жил, но отношусь к этому с большой долей сомнения, т. к. в те времена, именно в этих домах проживали Пожарские, Ростовы, Конецпольские, Терещенки, Самойловичи, Самсоненки. Да и в трех прочих доходных домах, жил народ более обеспеченный и благопристойный, чем этот самый Слепой.

В восемнадцатом году, резко перекрасившийся в красный цвет бывший подполковник Русской армии, товарищ Муравьев, привел к Киеву красную гвардию и с помощью газовой атаки отравляющими веществами ворвался в город, где установил режим жестокого террора. Тогда да, для господ Паниковских большевистская идея выглядела наиболее коммерчески привлекательной, тогда-то они и вошли в наши дома вместе с пьяными от вина, крови и вседозволенности революционными матросами. Они грабили дома и церкви, насиловали горожанок и монашек, в том числе и взрослых женщин и совсем маленьких девочек. Тогда же был ограблен и убит Киевский митрополит Владимир.

На зачистку нашей квартиры, например, которую потом разделили на три — вошел большевистский функционер, товарищ Левинзон, и остался жить. Трупы отсюда вынесли, но следы остались: брызги мозгов на стенах от разбитых детских голов и потеки плохо замытой крови изнасилованных и зарезанных женщин и девочек-гувернанток, были спрятаны за передвинутой мебелью.

Дядя Володя вспоминал рассказ мамы, когда они всеми правдами и неправдами все же вселились сюда и занялись ремонтом, то за шкафами, которые долгие годы никто ни разу не удосужился передвинуть, обнаружили голые грязно-бурые стены. Отец эти пятна соскоблил и отдал через какого-то знакомого на подпольную экспертизу. Тогда-то и прояснилась картина разыгравшейся пятьдесят лет назад трагедии. После этого в квартиру тайно привезли попа, и он целые сутки молился, родители тоже отстояли на коленях целую ночь.

Дедушка Сережа, полковник лейб-гвардии конно-гренадерского полка, вернулся с Русско-Германского фронта, пролежав полгода в госпитале, — раненной, бездомной собакой. Даже могилок жены и детей не нашел. Некоторое время жил в квартире у своих знакомых, но рана на груди не заживала и ему рекомендовали уехать на лечение к доктору, который эмигрировал во Львов. Дедушка вынужден был покинуть Родину, правда, перед этим отдал долг, встретил и убил Левинзона.

К этому времени город Львов был выведен из состава Австро-Венгерской империи и отошел к Польше, но он хорошо знал и немецкий и польский язык, как и восемь других языков, поэтому, проблем общения не существовало. Так и остался здесь жить после излечения. В гражданской войне участвовать отказался, стал работать представителем попечительского совета, затем, директором одной из приватных школ. Создал новую семью, здесь же и родился мой папа.

Однако, пришел 1939 год, и по договору между гитлеровской Германией и Советским Союзом, советская власть осчастливила часть народов Европы освобождением от гнета западной загнивающей цивилизации, в том числе и Львов, который был под этим самым гнетом целых пятьсот девяносто лет.

Чтобы не превратить себя и свою семью в удобрение и не оказаться в загородной канаве, деду в муниципалитете шепнули зарегистрироваться простым учителем русского языка.

Почему-то в отделе образования, созданном после утверждения новой власти, ему предложили переехать на работу учителем в степной район Днепропетровской области, и он согласился. Вот так судьба сделала новый поворот.

Утро 22 июня 1941 года, застало группу школьников, во главе с дедом, в которой были и бабушка, и папа, на подъезде с экскурсией к Ленинграду. Вернуться уже не смогли, поэтому, дед ушел добровольцем на фронт, а бабушка с папой, которому тогда было тринадцать лет, и с другими детьми осталась в одной из школ города.

Блокаду бабушка не пережила. Дед, дослужившись от рядового до старшего лейтенанта, с тремя медалями и двумя орденами, вернулся с фронта без левой ноги. Папа, после освобождения города, ушел учиться в военное училище.

О военном прошлом всех моих предков я, конечно, знал, и про блокадный Ленинград тоже, но такой конкретики, которую поведал дядя Володя, даже не предполагал.

…Одиннадцать, двенадцать, что и требовалось доказать. После двенадцатого звонка телефон затих. Это Ольге нечего делать и решила меня нагрузить непотребными разговорами, ведь знает же, чем сейчас занимаюсь. Обиделась вчера из-за какого-то мелкого недоразумения, вот и трезвонит, дабы дополнительных шпилек вставить. Не-е-т, вот закончу обязательный моцион, тогда и отвечу на твой звонок, тогда и помиримся.

Сегодня суббота, а в этот день, как правило, я бегаю по потолку. Так называется момент начала уборки в квартире.

На заре моей юности, отец построил меня в собственном кабинете для внедрения нового действенного этапа в воспитании отпрыска. Это он увидел, как мама складывает в коробку мои игрушки: машинки, конструктор и пистолеты.

— Знаешь ли ты, сын, что такое пехедэ?

— Да, это когда у тебя в полку делают уборку.

— Немного не так, но где-то так. Виктор, тебе исполнилось пять лет и ты уже почти взрослый, поэтому парень, пора тебе и к жизни начинать относится по-взрослому. Завтра у нас суббота и, начиная с завтрашнего дня и до того дня, когда ты себя почувствуешь! стареньким и немощным дедушкой, ты будешь за собой ухаживать сам. Прислуги у нас нет, так что изволь. Сначала будешь наводить порядок в своей комнате, когда подрастешь и будет у тебя собственная квартира, значит, в квартире. А когда будешь командовать полком, то и в полку тоже. Понял, сын?

— Понял, — понуро сказал я.

— Не слышу?!