Сергей Зверев - Другие. Солдаты вечности

Прерывая вопль и болевой шок покалеченного, майор с силой пробил ему ногой в лицо. С носка, целясь в «фильтрум». Попал точно. Кроссовка врезалась между носом и верхней губой противника, и Стольников, уже уверенный, что около минуты ожидать от этого человека опасных действий ему не придется, переключился на второго.

В руке «грузина» был пистолет, но выхватил его он на секунду позже Стольникова. Выстрел разрезал тишину коридора, убеждая Сашу в том, что его скрытному путешествию до перрона пришел конец.

Пуля пробила руку «грузину», и чтобы не тратить еще одного патрона – Стольников помнил, что в «Гюрзе» после нападения потерянных у него их оставалось пять, ринулся на врага. Шагая назад и держась за безжизненную руку, тот не успел даже отвернуться. Удар рукояткой пришелся прямо в лобную кость. Голова человека Ждана дернулась назад, и он мгновенно потерял сознание. Все это продолжалось секунды три, не больше. Три секунды – достаточно для Стольникова, понимающего, что он делает, и ничтожно мало для появившегося третьего, который не ожидал ничего подобного. Все, до чего он смог додуматься за этот отрезок времени, это повторить ошибку приятеля: пытаться достать из кобуры пистолет. Но лапать себя руками, когда в метре от тебя стоит противник, это то же самое, что увертываться от пущенной в упор стрелы. Преодолев за мгновение этот метр, Саша схватил бандита за запястье руки и ударил головой в лицо. Из обеих ноздрей сломанного носа «грузина» хлынула кровь, и он повалился назад. Пытаясь хватать обеими руками воздух, он, покачиваясь, словно пьяный, сделал несколько шагов назад и сел на пол. Его глаза смотрели на майора тяжело, словно через пленку…

– Это хорошо, что вы появляетесь по очереди! – прохрипел Стольников. – Хотя это ненадолго, как я понимаю…

Он бросился к двери слева. Кажется, это была последняя перед перроном дверь. Здесь вообще было много дверей. Оно и понятно – секретный объект. Чем больше остановок, тем надежнее секреты.

Ударить по ней он не успел.

Дверь открыл приземистый, как годовалый медведь, борец в грузинской военной форме, со сломанным носом и торчащими в стороны сломанными в борцовских поединках ушами.

– Тебе чего?

Стольников ушам не поверил.

Только что в помещении, высотой четыре метра, со стальными дверями и отличными акустическими свойствами прогремел выстрел. А этот малый, видя незнакомого человека, задает такой вопрос.

Майор промазал мимо его небритого подбородка и тут же получил хук слева. Но сработала не зависящая от воли привычка, и Стольников наклонил голову в сторону удара. Рисковый прием, но когда получается, эффект потрясающий. Больно, правда. Зато у медведя выбиты о твердую майорскую голову все пальцы на левой руке. Это Саша по треску костяшек понял. А это очень хорошо. Раз молодчик сразу сработал с левой, значит – левша. Теперь – правша. Главное, чтобы из-за его спины еще пара таких не выскочили…

Перескочив порог, Стольников понял, почему услышал такой вопрос. Стены тоннеля были метровой толщины, а сами двери утолщены звукоизоляционным материалом. Выстрел просто не был слышен. Наверное, за этой стеной можно было и из гранатомета стрелять – тишина на перроне была гарантирована. Саша вспомнил, как они шли через эту дверь больше двух недель назад, придерживая друг друга. Тогда с ним была Ирина…

– Расскажите мне еще о Стольникове.

– Ирина?..

– Нет-нет, вы меня неправильно поняли, – вспыхнула девушка. – Я просто хочу занять время… Вы интересный рассказчик.

– Вы напрасно стесняетесь своих чувств, – помолчав, заметил Лоскутов, уже сообразив, что за время его отсутствия произошло много интересных событий. – Поверьте мне, напрасно. И не сомневайтесь – Стольников обязательно найдет выход.

– Вы всегда произносите его имя с таким уважением?

– Поверьте, есть причины… Любое дело он выполняет без надрыва, с удовольствием, с придумками. Он возводит их в разряд привычного, и, когда кто-то что-то не понимает, он бывает терпелив. Объяснит и второй раз. Но если и тогда человек не понимает…

– И что тогда?

– Тогда – или в другое подразделение, или в лоб.

– В лоб?..

– Да, но это только если в бою, – Лоскутов улыбнулся. – Если сейчас зажечь свет, наверное, я тут же ослепну. Я потерял счет дням…

Разместившись на спартанском стуле удобнее, Ирина совсем уж по-домашнему скинула босоножки и поджала под себя ноги. Щелкнула зажигалкой, и по помещению поплыл легкий аромат ее ментоловых сигарет.

– Но вас, как человека, желающего просто убить время, более всего, вероятно, интересует внутренний мир Стольникова. Я так думаю, – умирающий от желания закурить Лоскутов незаметно отмахнулся от едкого дыма. Его чуть не вырвало, когда он сделал первую затяжку полчаса назад – сигареты с ментолом были для него равноценны чаю с жасмином. – Как вы правильно заметили, работа для Стольникова – главное.

Занявши удобную позу, Ирина посмотрела по сторонам. Глаза ее блестели. Она была прекрасна в этом своем возбуждении, воздух вокруг нее был пропитан свежестью. Ее сердце билось часто и нервно. Она словно находилась в чужом теле – она не узнавала себя и была счастлива от этих перемен.

– Знаете, Лоскутов, – она посмотрела на бывшего разведчика группы Стольникова, как смотрит влюбившаяся в фотографию артиста девочка из провинции, – мне кажется, что вы… все врете. Таких не бывает.

– Каких, позвольте вас спросить, таких?

– Стольниковых. Таких, каким вы его описываете. Позвольте мне представить мужчину образованного, умного, решительного и благородного… Бескорыстного и не жестокого… Смешного и отважного… Позвольте мне его представить… Я хочу, но… не могу. Отважен и силен – да. Умен и образован – тоже да. Вместе – нет. Вы все придумали…

Лоскутов уставился в темноту, туда, где яростно блистал прекрасный взгляд.

– Таких действительно не бывает. Он такой один.

Девушка опустила глаза и принялась теребить складку на блузке. С каждым часом она все меньше и меньше походила на известную своим строптивым нравом воительницу за права человека, сумасбродную дочь известного на Северном Кавказе генерала. Прислушавшись к себе, она подумала, испытывает ли от этого дискомфорт. Ничуть. Ей нравилось это состояние, потому что только сейчас она начала понимать, что эти ощущения – ее, родные. А все, чем она жила ранее – необходимая для женщины ее положения обертка. Эта обертка разворачивалась тем стремительнее, чем больше она узнавала о мужчине, скрыть от себя истинные чувства к которому была уже не в силах.

Это было удивительно. Испытывать притяжение к мужчине, встретившись с ним лишь два раза… Это было удивительно, и тем сильнее были эти чувства.