Дмитрий Старицкий - Наперегонки со смертью

— Так ты ему еще не дала? — изумился я своей догадке, захохотав.

— Дашь тут, — с обидой произнесла Галина, — как же. В поле негде, да и солдаты вокруг, а в доме, где нас поселили, нам отвели просто гинекей [31] Геникей (греч.) — женская половина дома в дохристианской Греции, куда доступ посторонним мужчинам был запрещен. Прототип позднейших гаремов в средиземноморье. на втором этаже, а кирасиров поселили на первом.

— А ему подняться к тебе по лестнице влом? — улыбнулся я ехидно.

— Не влом, да не пускают, — ответила Галя. — На лестнице дежурят местные седые дедки с двустволками и никого к нам наверх не пропускают. Блюдут, так сказать, нашу честь, раз уж нравственности не осталось.

— Ладно, — засмеялся я, — Женю я тебя на кирасире. Только с двумя условиями. Надо сделать так, чтобы они нас сопроводили со всей бронетехникой хотя бы до Нью-Рино. И… — поднял я палец вверх. — До свадьбы ему не давать. Он должен жениться на «звезде Зорана», а не на инструментальщице с завода ферросплавов.

— Инженере, — обиделась Антоненкова, поправляя меня.

— Какая разница, — отбрил я ее. — Тут важен статус. Статус в ЕГО окружении. Как «звезда Зорана» ты принята при дворе князя наравне с лэрдом, чего никогда не будет, будь ты хоть главным инженером металлургического завода.

— Какие ты даешь гарантии? — вспыхнула девушка глазами.

— Никаких гарантий, только возможности и вероятность. Но в случае с заводом в Портсмуте и таких-то нет. Договорились? — протянул я ей ладонь.

— Договорились, — Галя схватила мою руку. — Жорик, что тебе сделать? Ты же только шею сломал, но не член.

— Проводи меня к Наташе.

— Значит, отпускаешь, — улыбнулась девушка.

Просто сияет чему-то такому внутренне своему.

— А кто вас не отпускает? — это я уже зло ворчу. — Я что-то об этом говорил? Условия ставил? Или кого-то уже не отпустил куда?

— А зачем говорить, Жора. Все по умолчанию и так знают, что вход в блатную компанию рубль, а выход — десять. Я готова тебе заплатить за выход.

— Вот и отведи меня ночью к Наташке. Это и будет тебе твоя плата.

Отдельного отделения реанимации со зверской охраной в этом сефардском госпитале не было. Просто отдельное помещение на первом этаже. И мы вполне свободно спустились по лестнице и проскользнули гулким коридором. Ночная смена медичек, как водится, спала на дежурстве, но не на постах в коридоре, как на нашей родине, а где-то зашхерились так что ни одной карги не видно.

Ночной госпиталь казался пустым и несколько зловещим.

И мы с Антоненковой, как два приведения бесшумно летящие в ночи. Она в белом халате, а я в пижамке смешной с дурацким филадельфийским воротником на голове.

Так и добрались до помещения, в котором содержали любимую, никого не перепугав.

Сквозь тюль штор полная луна неплохо освещала просторный кубрик, в котором посередине на одинокой кровати лежала в забытьи Наташа. Вид у нее был — краше в гроб кладут. Сердце моментально свело судорогой от жалости и любви. Встал у кровати на колени, но не решился нарушить ее сон, хотя очень хотелось прикоснуться к любимой. Но сон — лекарство. Это я уже на себе понял. И одернул руку.

Понятливая Антоненкова сказала на ухо шепотом.

— Ладно, ты тут побудь, а я в коридоре на шухере постою.

И исчезла.

А я в это время осознавал, какой глубокий смысл скрывается в простом русском слове «ненаглядная». Это действительно та женщина, на которую наглядеться не можешь. Сколько не смотри. В любом виде. А выглядела Синевич даже не болезненно, а очень плохо. За несколько суток успела исхудать до фарфорового лица с огромными тенями под веками. Ее красиво очерченные губы были обмётаны коркой. В левой руке воткнута капельница. На правой — локоть забинтован. От тех же капельниц, наверное. Грудь и плечи в бинтах. На шее трогательно билась жилка.

Так и стоял на коленях и любовался любимой в неверном лунном свете, словно подглядывал. А по щеке покатилась слезинка счастья, что жива она и это главное. Остальное вылечим. Доктора тут хорошие, слава Богу. Мне осталось только тихо помолиться за здравие любимой, но я, ни одной молитвы, кроме «Отче наш», не помнил до конца, а у многих и начала не ведал. Просто попросил Всевышнего сохранить ее мне. Пространно так просил, сбиваясь и путаясь в словах. Что-то обещал ему в сердцах в обмен.

И еще увидел, что Наташка моя, и баронесса Наталия Васильевна из моих видений просто сестры-близнецы.

Колонна шла, нещадно пыля по сухой грунтовке. Грунтозацепы «студебеккеров» перемолотили песок не в пыль даже, а в пудру, прах земной настолько, что даже дымка белесая висела над степной дорогой. Бойцы сидели в кузове тесно, сжимая в руках судаевские автоматы. Сидоры поскидывали под лавки. Каски сняли, подставив потные головы набегающему теплому потоку воздуха, который хоть как-то охлаждал их распаренные тела.

Я с Наташкой стоял в самом начале кузова, облокотившись на кабину американского грузовика, а другой рукой обнимая ее за плечи. И думал что в головной машине нам еще неплохо, а вот последующим в колоне этой пылью только на зубах и скрипеть. Вообще-то мое место в кабине. Но тогда бы я не смог обниматься с этой красивой девчонкой.

Заметил, что у Наташки пилотка к волосам прикреплена парой «невидимок». Хитро — подумал, — Не сдует. Хотя мне на бритый череп никакие заколки не помогут. Только и осталось, что распялить пилотку на голове до состояния и вида «женский половой член», как ругает бойцов мой старшина Хидербеков.

Наташка запрокинула свою головку на мой мятый погон и потребовала.

— Поцелуй!

— Неудобно как-то. Бойцы смотрят.

— А путь завидуют, — мстительно произнесла девушка.

— Наташ, они и так все на зависть изошли, — попробовал я ее урезонить. — Дразнить-то зачем. Нам с ними в бой идти.

— Трус, — заявила девушка, отворачиваясь.

Однако и не сбрасывает мою руку со своего плеча. Не все потеряно.

Я скосил взгляд на левую сторону груди, где позвякивали две мои медали «За отвагу».

Вроде нет.

Не трус.

Мимо колонны, подняв высокий шлейф пыли, промчался бежевый «мерседес»-кабриолет и остановился, обогнав нас на полкилометра.

Из легковушки вышел офицер и остановил колонну. Приказал вывезти нашу машину на обочину, а остальным продолжать движение. Я узнал этого офицера. Да и кто в бригаде не знает начальника особого отдела.

В «мерседесе», кроме водителя остались сидеть автоматчик с ППШ и очкастый майор — начальник штаба.

Начальник особого отдела кричать не стал, самолично влез в кузов «студера».

Я представился, приложив ладонь к пилотке.