Дмитрий Манасыпов - Район-55 (авторская версия)

А ведь я мог возвращаться сюда спокойно, зимой, встречаться с одноклассниками, пить водку, и трепаться про собственную карьеру. Возможно, что на каком-нибудь вечере встречи — случилось бы пересечься с той симпатяжкой из параллельного класса, вспомнить старое. М-да… что-то я сегодня сентиментальный.

А снаружи наконец-то успокоилось. «Всплеск» был небольшой, и в основном прошерстил поверху. Правда, вон тот, самый старый из тополей — наконец-то сломался. Да и хорошо, что выйдя из пятиэтажки через дорогу, мы успели добраться до пролома в мастерской. И там не было ни «паутины», ни чего ещё похуже. И даже переползла куда-то в сторону футбольного поля лужа «битума». Вон, парит над ней воздух. Еле-еле, но заметно даже невооружённым глазом. Ветер гоняет по полю чёрный песок, остающийся после ухода тумана. Дрянь, скажу вам, редкостная, если попадёт её побольше в дыхательные пути — так пиши пропало. Ничто не спасёт.

Скопа, как обычно, бодро шагала впереди. Я не очень люблю сам Город, всё-таки большое количество домов даёт хорошие шансы снайперам. Потому стараюсь соваться сюда поменьше. Да и «туристов» не особо люблю. И есть за что, если честно. Паранойя моя в их строну никак не утихает, лишь усиливается со временем. И не понимаю я их. Ну, скажите, за каким, спрашивается, нужно лезть в самое, пожалуй, гиблое место на территории нашей необъятной родины? Неужели нельзя больше нигде почерпнуть адреналина, если есть нехватка? Те же охотнички наши…

Так и тянет посоветовать вспомнить заветы и привычки наших неуёмно-героических предков и отправить на кабанью охоту с рогатиной и ножом. Думаю, что неслабое удовольствие люди бы получили. Если бы смогли вернуться, хотя бы живыми. Так ведь нет — подавай им то, что пострашнее, Район подавай, охоту на Изменённых. Одно слово: тебе повезло, ты — такой как все, ты работаешь в офисе. Вот прав был этот древний поэт-песенник, чью запись я слушал как-то у Сдобного. Тот фанател от записей начала века и коллекционировал их непременно в оригинальных, бешено дорогущих, компакт-дисках. А наши «туристы» как раз подходили под героев песни: глупые, дорогие и гниющие в собственной скучной крутости. Хотя вряд ли они смогли бы в этом признаться сами себе. Придумывают себе самоубийственные развлечения, не думая о том, какие последствия могут быть. Да и наплевать им, наверное. Одно последствие как раз осталось на Пустыре, гнить под моросящим дождём.

Так, не время расслабляться и предаваться очередной нудной философии. Вон, впереди, виднеется что-то, весьма напоминающее одну заковыристую «якорную» ловушку. Ну-ка, сосредоточились и пошли аккуратнее…

За окном хлестал дождь. Был он странный и нехороший. Мирону было чётко видно, как на глазах чахнет и желтеет трава на газоне. Хотя его это практически и не волновало. Его вообще — мало что интересовало в последнее время.

Когда он пришёл в себя, лёжа на старой железной койке, то сначала ничего не понял. Открыл глаза, уставившись в белый, плохо видимый из-за тусклого света, потолок. Попытался сесть, и тогда же пришла боль. Чуть позже пришло осознание того, что ног ниже колена у него нет. Вместо них торчали аккуратно забинтованные обрубки.

Мирон смотрел отупевшим взглядом на бинты, на которых после его рывка выступили красные пятна. Пытался понять: а как же так? Всё, что он помнил, так это несколько вырванных кусков, в которых его тащил на руках Лёха, какой-то плохо освещённый коридор, рыжеволосая девушка, дающая ему пить и ноющая, бьющая рывками от ступней боль. Нет, не такая, как сейчас, а более сильная. И ещё там был запах. Точно. Сладкий запах разложения, который поднимался оттуда, где угнездилась ржавая пила, постоянно проходящаяся зубьями по его ступням и голеням. А потом — ничего. Тёмный провал, в который он скатился, не выдержав всего этого. Да, его кидало то в жар, то в озноб. Это тоже было. А теперь?..

Теперь не было ни запаха, ни рывков пилы, ни жара. И ног тоже не было. Культяпки-то эти ногами было назвать очень тяжело. Он сидел и смотрел на них, пытаясь понять: а правда ли это? Сидел, глупо всматриваясь в них, кусая себя за губы и тря правый глаз. Слишком горячо и влажно там было, на самом его краешке. Странное такое чувство, которого он давно не испытывал. Даже совсем недавно, глядя на тела матери и соседей, обгоревшие до полной неузнаваемости, этого такого давно забытого чувства — не было. А сейчас было, вернувшееся из того времени, когда соседские пацаны забрали у совсем маленького Мирона пластмассовый оранжевый трактор, который ему купили в большом магазине, куда они заехали, когда были у родственников в столице области. Который тогда ещё живой отец купил, глядя на половину тележки игрушек, которую дядька загрузил для своего сына и на Мирона, смотревшего на них с плохо скрываемой завистью. Тогда родители поругались в электричке, возвращаясь назад. Мама говорила, что у них и так мало денег, и можно было потерпеть и не выпендриваться. А отец только скрипнул зубами и ушёл в тамбур, где стоял до самого Радостного и одну за другой курил свои вонючие сигареты без фильтра.

А мальчишки из соседнего двора, которые были старше, подошли к нему, радостно ковырявшему ковшом этого оранжевого чуда песок в песочнице, и забрали его. И потом, не обращая внимания на его отчаянные просьбы и разбив нос, когда он кинулся на них с кулаками, кинули на дорогу, прямо под колёса грузовика. Трактор треснул и развалился на куски, превратившись в лепёшку. И Мирон пошёл домой, смахивая тихие и злые детские слёзы. Дома уткнулся маме в колени и долго плакал, вздрагивая плечами. На следующий день сосед, работающий водителем на рейсовых автобусах, привёз точно такой же. И они ничего не сказали уставшему отцу, который вернулся со своей первой «северной» газовой вахты, которые снова стали хорошо оплачиваемыми. Но тот мальчик из песочницы пропал, и больше не вернулся. Вместо него появился новый Мирон, который спустя десять лет арматурой выбил зубы каждому из тех трёх соседей. И у него, у нового Мирона, больше никогда не было горячо и влажно в уголках глаз. До того момента, пока он не очнулся и не понял, что ходить больше точно не сможет.

Через несколько минут, лязгнув металлом и низко нагнувшись, в дверь протиснулся Лёшка, довольно заулыбавшийся при виде сидящего товарища. Вот только улыбка очень быстро сползла с его лица, когда он понял то, что происходит. Он не стал ничего говорить, молча, поковырявшись в большой сумке, прицепленной к металлу поясного каркаса, выложил пачку сигарет и бутылку воды. Вышел, потемнев лицом, и вернулся только после того, как Мирон позвал его. Разговора не получилось. Он просто рассказал ему про то, как нашёл врача. Тому пришлось ампутировать обе ноги чуть ниже колена, иначе — каюк был бы бывшему пэтэушнику. Тот вроде бы и понял, но лучше от этого не стало. Ещё неделю он молчал, изредка бросая короткие фразы, когда они в три не самых ловких руки делали перевязки. И потом ещё две Мирону приходилось, стискивая зубы, делать вид, что всё хорошо. А вот сегодня, когда им пришлось выбраться вдвоём наружу, он не выдержал.