Диана Удовиченко - Эффект преломления

— Похоронить, — едва взглянув, приказала Эржебета. — А взамен другую привести.

Молча поклонившись, Фицко отправился исполнять распоряжение. Графиня удалилась в спальню, долго сидела перед зеркалом, придирчиво разглядывая свое отражение. И даже когда наступил вечер, все любовалась собою, поставив на столик свечи.

Лишь к середине ночи забылась тревожным сном. Проснулась резко, словно от толчка. Свет, лившийся в окошко, лишал покоя. Полнолуние…

Она встала, взяла со столика свечу, обошла задремавшую Дарволию — старуха не услыхала. Сама не зная, зачем, Эржебета вышла в коридор и побрела по нему как призрак. Вдруг вдалеке послышались шаги. Кто-то двигался навстречу графине.

Она опять действовала по наитию: спряталась в одной из многочисленных ниш, прикрытых дубовыми дверьми, потушила свечу, затаилась, почти не дыша, глядела в щелку.

По коридору плыл Черный человек. Неужели опять к детям подбирается, проклятый?..

Вдруг Эржебета поняла: тот, кто идет по коридору — не ее демон. Он совсем другой, и в капюшоне нет пустоты, там лицо спрятано. Да и зачем демону свеча?

Это явно был живой человек. Вор? Наушник церковный? Или просто цыган к девкам пробирается? Подойти бы к нему, схватить, крикнуть гайдуков и слуг… Но графиня, измученная нервным припадком, вдруг ощутила дикий страх. Переждав, пока другой Черный человек скроется за поворотом, она едва добрела до своих покоев и до утра дрожала в кровати, закутавшись в одеяло.

Наутро, когда Катерина с Анной пришли проведать ее, Эржебета потребовала:

— Уезжайте из Чахтице.

— Мама, мы обещали остаться, пока ты не поправишься, — возразила Анна.

— Уезжайте! Прокляну! — Графиня снова забилась в истерике.

— Ступайте, ступайте, чтоб ей хуже не стало. — Дарволия замахала на девушек руками.

Огорченные дочери вышли прочь. Эржебета вскочила, заметалась по комнате, словно зверь по логову.

— Позволь сказать, госпожа. — Мольфарка низко склонила голову в знак покорности. — Не сердись, но ты неблагоразумна. Прекрати все это, госпожа.

— Как? Как, Дарволия? Что я могу против крови? Это наказание мне, наказание…

— Все в твоей власти, госпожа. Это слишком опасно, недаром Турзо в замке остался. Он как паук — вьет паутину, караулит тебя. Одно неверное движение — и нет больше графини Надашди-Батори…

— Оставь, Дарволия… я не могу… лучше скажи мне: что там, за порогом смерти? Мне страшно, Дарволия. Ведь сорок четыре уже минуло. Кто знает, сколько жить осталось? Думала, уйду за Ференцем, и хорошо… Нет, жутко…

— Ты будешь жить долго, госпожа. Но только если прекратишь это…

— Нет! — Эржебета говорила быстро, словно бредила. — Послушай, послушай, Дарволия! А как мне жить, когда я постарею? Ведь это невозможно. Я не хочу жить старой, и не хочу умирать молодой… — Графиня закинула голову и звонко расхохоталась. — Это смешно, правда?

Колдунья подошла к Эржебете, обняла ее, принялась гладить по черным волосам, в которых не было ни единой нити седины:

— Успокойся, успокойся, моя добрая госпожа. Ты будешь жить долго-долго, юная и прекрасная. Только прекрати это. И выпей крови. Тебе снова надо лечиться…

— Опять дьявол стал ходить к хозяйке, — говорила Агнешка.

— А может, это сам граф? — Пирошка таращила глаза. — Вылезает из склепа да идет к женушке.

Черного человека хоть по разу видали уже почти все слуги. Только никто не решался подойти к нему. Поговаривали, что это любовник Кровавой графини — Сатана.

Одна за другой в Чахтице пропадали девушки. Теперь распоясавшаяся убийца даже не ждала полнолуния.

И по-прежнему в замке жил Турзо — то ли гость, то ли наблюдатель, то ли молчаливый страж.

— Где сейчас те бедняжки? — вздыхала Пирошка, услышав весть об исчезновении очередной служанки.

— Известно где, — фыркала Агнешка. — В сугробах да ямах. А кровь их на графинину молодость ушла.

Неугомонные бабы недавно опять подобрались к заветному подвальному окошку и увидели, что Эржебета вновь принимает кровавые ванны.

И точно: вскоре девушек нашли, сразу шестерых. Кто-то скинул несчастных с отвесной замковой стены — там, где начинался обрыв. Тела не долетели до дна, лежали у края. С великим трудом гайдуки достали трупы.

— В лесу похоронить, без отпевания, — равнодушно бросила графиня. — Нанять новых девок.

Но все меньше находилось желающих служить в Чахтице. Теперь крестьяне запирали дочерей, когда в деревне появлялись прихвостни Эржебеты. Служанок в замке не хватало, нанимателям приходилось ездить все дальше и дальше — в места, до которых не дошли слухи о чахтицкой госпоже…

Эржебета же так и не оправилась до конца после смерти мужа. Все время была раздражена, напряжена. В каждом движении, в каждом взгляде сквозила тревога и даже страх. Но красота ее цвела по-прежнему.

— Уезжайте. — Она то умоляла дочерей, то грозила им проклятием, то кричала как безумная. — Уезжайте!

— Мы не можем, мама, — объясняла терпеливая Анна. — Мы должны дождаться, пока тебе станет лучше. Пожалуйста, не кричи…

Вопли Эржебеты, ее угрозы слышала вся челядь.

— То ли не хочет убивать при дочерях, то ли боится кого из них убить, — говорила Агнешка. — Совсем одурела графиня наша…

Эти слова оказались пророческими: одним холодным январским утром исчезла Урсула.

— Знать, графиня наша собственную дочь убила, — шептала заезжим торговцам Агнешка. — Пропала девка-то…

Эржебета словно закаменела. Не говорила ни слова, ходила, стиснув зубы. Но приказала разыскивать дочь. Круглые сутки гайдуки и цыгане обшаривали окрестности. Фицко со своими псами бродил вокруг замка и по нему. Горбун и нашел Урсулу. Тело девушки оставили в самом замке. Туго скрученное веревкой, окоченевшее, оно стояло в нише, где недавно Эржебета пряталась от Черного человека.

Фицко снял веревки, принес Урсулу в комнату графини, положил на кровать, молча вышел. Горло девушки было перегрызено, как будто на нее напал волк, а тело изуродовано бесчисленными укусами.

Словно вымер замок. Слуги не осмеливались громко говорить, все попрятались по комнатам и углам. Никто не решался потревожить графиню, сидевшую над своею мертвой дочерью.

Горе не старило Эржебету — она была все так же молода и красива. Ни слезинки не пролилось из черных глаз, ни стона не вырвалось из груди. Может, и не было его, горя?..

Наступила ночь. Дорка внесла свечи и тут же вышла. Графиня продолжала смотреть на Урсулу. Как вдруг что-то словно надорвалось в душе.

— Девочка моя, доченька, прости…

Обняла покойницу, баюкала, пела колыбельные. Гладила русые, слипшиеся от крови волосы.

— Погоди, моя милая, их надо расчесать. Чтобы мамино солнышко было красивым…

Разбирала покрытые ржавчиной пряди, отирала пятна с лица, плакала, глядя на изорванную девичью шею.