Сергей Дмитрюк - Чаша огня

Вдруг в тишину ворвался какой-то чужой звук. Нет, это был уже не шелест волн о прибрежный песок. Звук был тоньше и протяжнее. Юли медленно открыла глаза, неохотно отрываясь от моих губ. Повернув голову, она бросила лениво-томный взгляд в ту сторону, откуда доносился шум. Я тоже посмотрел в ту сторону, чувствуя легкую досаду.

У горизонта, разрезая кромку воды и победно возвышаясь над пенными волнами, мчался одинокий блинд. Два или три человека сидели в нем. Было плохо видно, но, похоже, катер направлялся в нашу сторону, именно к этой части берега. Юли села на песок, обхватив руками колени. Посмотрела на меня. В глазах у нее застыло огорчение. Я снова посмотрел в сторону приближающейся лодки. Блинд, дойдя примерно до середины озера, неожиданно резко развернулся, поворачивая на восток. Мы с Юли вздохнули с облегчением, но прежняя идиллия была уже нарушена.

На востоке, в зарослях тростника, взлетали сотни всполошенных птиц, оглашая окрестности громкими криками. Они держались очень низко над водой, устремляясь на юг. Я с грустью следил за их полетом. Юли легла рядом на песок. Тихо позвала:

— Максим!

Я обернулся к ней. Некоторое время она, молча, гладила мою руку, следя за своими движениями. Потом подняла ко мне лицо, с надеждой спросила:

— Ведь мы всегда будем вместе, правда? Всегда, до самого конца?

Я бережно взял ее руку и по очереди поцеловал теплые пальцы.

— Всегда!

Утро выдалось на удивление прохладным. Густой туман наползал со стороны Открытых Оранжерей, стелился между деревьями, обволакивая тело сырой испариной. Клены в аллее около дома, в котором я жил, выплывали из белесой стены тумана неожиданно — величественные и немного мрачные. Набухшая от влаги листва казалась черной, и тем резче стали первые следы надвигающейся осени: золотисто-рыжие опалины были видны тут и там в густых кронах. Все это так не походило на вчерашнюю весеннюю сказку, разливавшую ароматы цветов в Садах Любви. Невольная грусть проникла в сердце, но я отогнал ее от себя, вспоминая о Юли.

Когда я добрался до Совета ОСО, алый диск солнца уже всплывал у горизонта в серой предрассветной дымке — такой же холодный и неприветливый, как и это утро. Но уже через несколько минут его свет приобрел радостные розовые оттенки, вдохнувшие тепло и надежду в окружающий мир. Порозовевшие, словно подрумяненные, ажурные арки, поддерживавшие стеклянный свод смотровой галереи, по которой я шел, казались вырезанными из слоновой кости, а прозрачная крыша запылала победным жемчужно-алым огнем. Постепенно и стены, отделанные искусственным деревом, и резные карнизы, и пол стали отливать золотистым блеском, а лепка под потолком казалась отлитой из золота.

Я взглянул на часы. Было без четверти шесть. Не рано ли? Тишина в просторных помещениях и коридорах Совета была сродни тишине музеев и выставочных залов. Ее нарушал лишь отдаленный глухой шум, напоминавший жужжание стрекоз в летний полдень над рекой. Я сообразил, что это работают воздухоочистители. Насосы всасывали пыль, успевшую накопиться в помещениях за вчерашний день и прошедшую ночь. На минуту я задержался около одной из арок.

Внизу, на площади Совета ровные ряды серебристых деревьев расходились широкими аллеями к блестящим на солнце узким линиям каналов, прочертивших парковую зелень на юге, где они сливались в огромный комплекс озер и ступенчатых водопадов, и омывали величественный Храм Славы. Золотистые купола его на взмывавших над лесом башнях горели в лучах восходящего солнца победным пламенем.

Я специально поднялся по наружной галерее, чтобы полюбоваться грандиозной панорамой. Громадные жилые дома-поселки, театры, музеи, Дома Искусств и Отдыха, спортивные сооружения, парки, рукотворные озера и каналы, транспортные узлы, посадочные площадки гравипланов, станции магнитных поездов, фабрики и заводы, тихие коттеджи и уютные сады — все это именовалось теперь Городом — столицей объединенной Земли, которая раскинулась на многие сотни квадратных километров от Уральских гор, до Средиземноморского побережья. Она не была похожа на душные и тесные города из стекла и бетона, возводимые людьми в прежние времена. Она была наполнена светом, чистым воздухом, зеленью деревьев, счастьем и радостью людей, живших в ней.

Я отыскал взглядом сверкающий белизной шпиль нашего института, и в памяти сразу же возникло лицо Бебы Арчер, ее горевшие возбужденной радостью глаза, неожиданно потухли, когда она услышала от меня историю Дивии Рана. Беба долго молчала, после чего вопрошающе посмотрела на меня и спросила: «Как же такое может быть, Максим? Разве это возможно в наше время?» Губы ее задрожали, а на глазах появились слезы, которые она пыталась скрыть от меня. А я не знал, что ответить ей и поэтому постарался сменить тему разговора. Некоторое время мы обсуждали дела в институте. Она рассказывала мне о ребятах и о последних новостях на работе. Беба немного оживилась, когда поведала об окончании детальной проработки метода «восходящих ступеней» применительно к нашему институту. Все вышло очень удачно, и на совете самоуправления этот метод единогласно одобрили. Я слушал ее звенящий голос, наблюдал за ее живым подвижным лицом, и видел, что она никак не может отделаться от воспоминаний о происшествии в Гималайском институте. Да я и сам сейчас не мог думать ни о чем другом.

Взглянув в последний раз на пробуждающийся Город, я спустился по винтовой лестнице, этажом ниже и вошел в длинный широкий коридор. На мое удивление, в кабинете Влада Стива уже сидела Тосико Вэй. Она окинула меня оценивающим, насмешливым взглядом, словно ища подтверждения каких-то своих догадок. И мне сразу же вспомнился вчерашний день, который я провел с Юли. Стало почему-то неловко, и мне очень захотелось, чтобы сейчас здесь был наш начальник. Его присутствие придало бы мне большей уверенности.

Не зная чем заняться, я прошелся вдоль ряда экранов на стене, и остановился около окна, разглядывая на стекле свое смутное отражение, и, стараясь не замечать сидевшую за столом девушку. Конечно же, мое невнимание к Тосико было верхом неприличия, и она не преминула мне напомнить об этом.

— Послушай, Новак! Тебе не кажется, что оконная рама не заслуживает столь пристального внимания, какое ты стараешься оказать ей?

Я повернулся к ней и, окунувшись в ее темные глаза, понял всю нелепость своего поведения. Голос ее был насмешливо холоден.

— Что ты имеешь в виду?

Я чувствовал себя неловко и обескуражено, но постарался придать своему голосу рассеянно-удивленные интонации. Правда, это не очень-то у меня получилось. Это я понял, заметив, как по губам Тосико пробежала презрительная улыбка.