Эми Тинтера - Ребут

Они знали, и им было всего равно.

Я не должна была удивляться — ребуты были достоянием, не людьми — но все равно ощущала гнев, сжимавшийся в груди. Мне всегда было предоставлено чуть больше свободы действий, немного больше уважения из-за моего номера и послужного списка.

Но их не волновало то, что случилось с нами.

Люди в трущобах знали, что КРРЧ не волновала забота о них. Я знала это с детства. Они могли быть “спасителями” своего поколения людей, которым они помогли бороться в войне против ребутов, но не нашими, голодающими и умирающими в трущобах.

После того, как я стала ребутом, они накормили меня и одели, и я подумала, что они уважали меня как лучшую. Я думала, что, может быть, они не такие уж плохие.

Может быть, я ошиблась.

Когда настало утро, я вышла из комнаты прежде, чем Эвер пошевелилась, но, когда я пошла в душ после моего побега, то обнаружила, что выискиваю ее в море ребутов. Некоторые одарили меня странными взглядами, на которые я не обратила внимания. Мне нужно было поговорить с ней, и это был единственный способ.

Эвер не узнает, что это я сломала ей ноги четыре раза прошлой ночью. Она даже не узнает, что они сделали с ней.

Только если я ей не расскажу об этом.

Она вышла из раздевалки, одетая в одно полотенце. Девушка остановилась и посмотрела на меня с любопытством. Я жестом показала ей продолжать идти, и она это сделала, зайдя за занавеску и задернув ее.

Я осмотрела душевую быстрым взглядом, чтобы убедиться, что никто не наблюдал за нами, и юркнула за занавеску к ней.

Она повернулась и приподняла бровь, легкая улыбка изогнула краешки ее рта. Я покраснела, когда попятилась назад, наткнувшись на занавеску.

— Привет, — сказала она.

Это был скорее вопрос, и ее улыбка увеличилась, когда она подняла полотенце повыше на своей груди.

— С тобой что-то не так, — выпалила я.

— Что ты имеешь в виду? — Ее улыбка увяла.

— Ты… У тебя был ночной кошмар или что-то типа того. Ты кричала ночью, и напала на меня.

Резкий вдох вырвался из ее горла, перед тем как она упала на пол. Огромные рыдания сотрясали ее тело, пока я стояла в оцепенении. Я не знала, что думать о такой реакции. Она казалась излишне бурной.

Если только она не знала, что произошло.

Я опустилась на колени рядом с ней.

— Эвер.

Она продолжала плакать, раскачиваясь на коленях и держа руки на своем лице. От этого звука я чувствовала себя неловко, он заставлял мою грудь сжиматься. Мне не нравилось это.

— Эвер, — повторила я. — Ты знаешь, что происходит?

Она сделала глоток воздуха в отчаянии, опустив руки от своего лица.

— Это… — Она снова была охвачена рыданиями, упав на меня.

Я почти оттолкнула ее от себя. Никто не использовал меня для утешения (если только не считать те моменты, когда моя мама опиралась на меня, поскольку была слишком под кайфом для ходьбы). Это было неподходящее время, чтобы начинать, особенно учитывая, что Эвер была почти голой, но я подавила желание оттолкнуть ее.

Вместо этого я неловко похлопала ее по спине. Она уткнулась лицом в мое плечо и заплакала как человек.

— Это…они, — выдохнула она. — Они что-то делают с нами.

— С кем? — спросила я.

— С Ниже-шестидесятыми. — Она глубоко вздохнула и выпрямилась. Ее светящиеся зеленые глаза были покрасневшими. — Они начали вводить нам инъекции, и это делает нас… — Ей не нужно было говорить. Я знала, что это делало с ними.

— Я подумала, что, может быть, я проскочу, потому что была так близко к шестидесяти. Они, должно быть, ввели мне инъекцию во время моего сна, пока ты была на задании. — Она шмыгнула носом.

— Зачем они это делают? — спросила я.

Она пожала плечами, вытирая свой нос.

— Мы не знаем. Это началось несколько недель назад. Некоторые люди говорили, что это делает их сильнее, но другие вели себя враждебно и странно.

Враждебно и странно было преуменьшением.

— Пятьдесят один стало становиться хуже на прошлой неделе, — продолжила Эвер. — Но она сказала, что они сделали ей еще одну инъекцию, и ей снова стало лучше. Все думают, что они ставят на нас какие-то опыты.

Все? Кто все? Я никогда об этом не слышала.

— Мы не говорим об этом с Выше-шестидесятыми, — спокойно сказала она, очевидно, заметив выражение на моем лице. — Мы и не должны. Они сказали соседям по комнате, чтобы те ничего не говорили про это. — Она склонила голову вбок. — Они приказали тебе ничего не рассказывать мне?

— Да.

Это вызвало новую волну слез, хотя я не совсем была уверена почему. Мне показалось, что она выдавила «спасибо», но было трудно сказать точно.

Я начала подниматься, но она схватила меня за руку.

— Что я сделала? Я ранила тебя?

— Нет. Ты много кричала. Напала на меня. Я сломала обе твои ноги несколько раз прошлой ночью. Сожалею об этом.

Она посмотрела вниз на них.

— Ох. Все в порядке.

— Они сделали тебе укол позапрошлой ночью, но вчера они так и не пришли.

— Мне жаль, — прошептала она. — Вот почему ты выглядишь такой усталой. — Она вытерла лицо уголком своего полотенца. — Что мне делать?

Я беспомощно пожала плечами.

— Я не знаю.

— Что если я причиню тебе боль?

— Я сильнее.

Она закрыла глаза и слегка кивнула, новые слезы потекли по ее щекам. Видимо, это была не самая утешающая фраза.

 Двадцать два ударился об мат и сделал то, что я просила — он не закричал.

Он прижался лицом к черному пластику, и его кулаки сжали материал рубашки, но он не плакал. Его вторая половина дня была полна травм, но он проделал достойную работу — не плакал и не кричал.

Я встала на колени и отодвинула ткань на его ноге. Кость торчала из кожи.

— В этом случае тебе придется засунуть ее обратно, — сказала я.

Он застонал и покачал головой.

— Ты должен. Ты должен придвинуть кость ближе к тому месту, где она должна быть, или она срастется не правильно. Твоя кожа зарастет вокруг кости, и тогда мне придется разрезать ее снова.

— Это так мерзко, — пробормотал он в мат.

— Сядь.

Он медленно поднялся в сидячее положение, морщась. Группы тренирующихся вокруг нас повернулись. На той стороне комнаты Хьюго сдерживал смех с помощью своей руки.

— Просто вставь ее обратно. — Я снова сосредоточила свое внимание на Двадцать два.

— И все? — воскликнул он. — Просто вставить туда?

— Дай мне свою руку.

Он положил свою руку в мою. Она была темной и не такой идеальной, как я себе представляла. Я думала, что у богатых людей должны быть мягкие руки без каких-либо дефектов. Они не обязаны были заниматься тяжелым ручным трудом, как люди, живущие в трущобах. Я была уверена, что Каллум в своей жизни никогда не строил забор и не работал на хлопкосеющей ферме.

Но его руки были грубее, чем мои, а когда я перевернула ладонь вверх, то увидела маленькие шрамы на пальцах.