Алексей Ивакин - Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны

На следующий день, убедившись, что Крупенников на полигон не собирается, пехотинцы отправились в гости к мазуте, натаскивавшей молодых танкистов.

– БММ-97, – майор Литов ласково похлопал по композитной броне приземистую, словно распластавшуюся по земле бронемашину. За глаза майора иначе, как Литровым, и не называли. Любил он литровые емкости с солдатским молоком, сиречь спиртом. За что и погорел в свое время.

– Защита у нее активная, способная отразить и противотанковый снаряд, и кумулятивную струю. Броня покрыта мимикри…рующим, – с трудом выговорил он незнакомое слово, – нанокамуфляжем типа «хамелеон». С силовой броней еще не разобрался, но по описаловке впечатляет. В бою корпус окружает так называемый энергетический щит высокой плотности, усиливающий бронезащиту чуть ли не в пять раз. Вот нам бы такую да под Курск… Пушка гиперзвуковая, электромагнитная, калибром, правда, всего тридцать меме. Ладно, хоть спаренная. А вот башенный ракетный комплекс, – майор указал на установленные по бокам башни тубусы светло-оливкового цвета, – это реально вещь! Поражающая способность – аж метр гомогенной брони! Германский «Тигр» насквозь прошьет, ото лба до самой задницы!

– А почему БММ? – поинтересовался лейтенант Коршунков, с интересом разглядывая бронемашину.

– Боевая многоцелевая машина образца две тыщи сто девяносто седьмого года, – с гордостью, словно сам был ее конструктором, отчеканил танкист. И ударился в пояснения, изобилующие массой специфических терминов, таких, как «боевая масса, динамический ход катка, изменяемый клиренс, главный фрикцион и рычаг кулисы». Однако его прервали, рассказав про планы обкатки добровольцев. Литов заржал, воодушевился и пообещал принять участие:

– Мне своих тоже надо обкатывать. Жаль только, очень уж тихо мои кошечки ездят. Если б еще мотор ревел, оно бы куда эффектнее было, – почему майор назвал БММ именно «кошечкой», никто так и не понял.

«Литров» не обманул, и буквально через пару часов все три боевые машины вышли на обкатку добровольцев, после которой некоторым пришлось менять штаны, а траншею копать новую. Старую же, полузасыпанную и измочаленную траками двадцатитонных машин, оставили в назидание. Добровольцы с опаской поглядывали в ее сторону, но уходить никто не уходил – это уж замполит старался. Ежедневно после занятий по тактике, физподготовки, строевой и стрелковой начинались занятия по политической подготовке.

Финкельштейн физически не мог охватить все подразделения, поэтому вел занятия только с подобранными лично заместителями. Занятия велись по утвержденной отделом военной пропаганды программе, одобренной майором Харченко.

Возможно, кому-то из добровольцев и казалось, что вся эта болтовня – дело лишнее. Однако, как известно из истории, «проблемы индейцев шерифа не волнуют». В данный момент Яшу Финкельштейна более всего волновало только одно: смогут ли добровольцы стрелять по живым существам? Вон на стрельбище-то сразу проблемы начались. Хозвзвод, сформированный из бывших ездовых и водителей, понаделал ростовых мишеней в виде привычных немцев. Добровольцы же наотрез отказались в них стрелять: мол, даже такое изображение человека является неприкосновенным. Услышав подобное, Яша даже выматерился, что для него было вовсе уж редким явлением. Хозвзвод пожурили, но мягонько. И те настругали новые мишени, на сей раз в виде ящеров. И идиотская история повторилась снова: ящеры-де живые, посему их нужно гуманно усыплять. На этот раз замполит уже даже не матерился – просто махнул рукой, распорядившись установить на поле обычные деревянные щиты.

В принципе, Финкельштейн понимал потомков. Когда он первый раз застрелил фрица, выворачивало его так, что едва желудок в кусты не выблевал. А с этими-то все куда как сложнее… У них, понимаете ли, генетическое отвращение к насилию, а с генетикой не поспоришь, это вам не политология какая-нибудь!

С подобной же проблемой пришли мрачные, не знающие, как быть, инструктора из разведчиков. Искусство рукопашного боя у потомков просто исчезло: отлично подготовленные физически парни не могли заставить себя поднять руку друг на друга. Вплоть до обмороков. Слишком обострено у них оказалось чувство сочувствия чужой боли.

Офицеры долго думали на эту тему. Собственно говоря, все просто. Человек, который убивает опосредованно, на дистанции, не видя своей жертвы, не воспринимает противника как живое существо. Артиллеристы, летчики, даже танкисты – они просто не видят глаза убиваемого их снарядами, бомбами, гусеницами. Они как бы отстранены от настоящих ужасов войны. До той, конечно, поры, пока война не коснется их лично. Вот тогда уже появляется ненависть, помогающая преодолевать барьер неприятия убийства. Человеку необходимо либо ненавидеть, чтобы врезать остро заточенной лопаткой поперек вражьего лица, либо не воспринимать его как живого. Впрочем, есть еще и третий вариант – страх. В панике и зайцы страшны, как говорится.

Ни пропаганда, ни агитация помочь этому не могли. Страх от просмотра роликов оставался ситуативным. Смотрим – боимся и даже ненавидим. А пообсуждали – эмоции и схлынули. И все остается на уровне разговоров…

– Спортсменов воспитываем, – ругался Крупенников, наблюдая, как добровольцы лихо крутят «солнце» на перекладинах.

Озарение пришло неожиданно, когда капитан Лаптев вернулся со своих заседаний и с ходу заявил:

– Мужики, готовы ваши разведгруппы? Все, предел, нам хоть какие-то реальные данные нужны. Ничего спланировать не получается.

Офицеры переглянулись. А мирный Яша Финкельштейн, взмахнув своими пушистыми ресницами, внезапно поднял палец к потолку:

– А нам – расходный материал для учебы!

– Это как, замполит? – не понял Харченко. – Ты что, на пленных учить потомков собрался? Сдурел? Хочешь, чтобы и тебя фашистом посчитали?

– Не бойтесь, товарищ майор. Все продумано. Вот смотрите сами…

Автарк Клаус Маурья заглянул в кабинет командира батальона, когда тот спорил с особистом о музыке. За несколько прошедших дней Харченко стал завзятым меломаном. Особенно ему по душе пришелся зарубежный рок эпохи шестидесятых. Началось все с «Битлз», а потом уже пошли и «Ти-Рекс», и Чак Берри, и прочие рок-н-рольщики. В любую свободную минуту Харченко врубал понравившуюся музыку, искренне удивляясь, отчего не все оказавшиеся рядом пребывают от этого в восторге.

– Нет, ты послушай! Мощно, да? – включил он очередную композицию. – Это из раннего сольного творчества Пола Маккартни. «Цветы в грязи» называется.

Крупенников в ответ лишь пожал плечами. К этой музыке он был совершенно равнодушен, ибо не понимал, о чем поют. С Автарком и прочими «туземцами» он разговаривал на интерлингве, с батальонцами – по-русски, десяток фраз знал на немецком. А вот английский? Откуда? А вдруг они там, в песне, к войне призывают?