Олег Шовкуненко - Приговор судьи

– Опять ханхи! Черт побери, чертовщина какая-то… – прогудел Загребельный.

– А вот и больничка наша! – не давая Андрюхе закончить, воскликнул Черкашин и указал на большой красный крест, нарисованный прямо на камне около одной из темнеющих в полумраке дыр.

В голосе экскомандира отряда явно послышалась радость и облегчение. Я так и не понял, то ли под конец весьма хлопотного и напряженного дня ему не очень-то хотелось растолковывать двум шизонутым чужакам, то, что известно самому распоследнему «серому», то ли имелась какая другая причина, по которой это право принадлежало кому-то другому, Грому, например.

– Стой! – Иваныч поднял руку, останавливая группу. – Вы двое, и ты Кальцев тоже, проходите, а мы дальше двинем. Уж не взыщите, лампу с собой заберем, так что придется на ощупь.

– Пол тут ровный, – Мимо нас протопал Кальцев с висящим на плесе автоматом. – А за поворотом вообще посветлее будет.

За то время пока мы пробирались сквозь темное подземелье, я даже как-то позабыл о его существовании. Не уверен, что одинцовец чувствовал неловкость от того, что намолол при нашей сегодняшней встрече. Знаком я с таким типом людей. Они всегда уверены что правы, причем правы на сто процентов. Так что скорее всего Кальцев ушел в себя по причине полного фиаско его командирской деятельности. И дело тут было даже не в Черкашине. Просто все окружающие ветераны напрочь отказывались видеть в нем командира группы. Да, Гром тут спорол явную херню, раз поставил у руля новичка. И чего это он? Ведь по слухам совсем не глупый мужик.

– Вещмешок наш никто не желает вернуть? – вопрос Лешего привлек мое внимание.

– Вещмешок? – переспросил Иваныч.

– Вот он, товарищ подполковник, – парнишка лет шестнадцати протиснулся вперед и с готовность протянул мой прожженный в нескольких местах вещмешок.

Взглянув на его худое лицо, я сразу вспомнил Пашку, его мальчишеское восхищение подполковником, командиром героической группы Красногорского спецназа. Эх, узнать бы, где сейчас бродит этот сорвиголова вместе со своим пожилым напарником! Как они? Может стоило захватить их с собой? Подумав об этом, я отрицательно покачал головой. Нет! Нет! И еще раз нет! Пацан и старик Серебрянцев сейчас на Земле, хоть и в опасном, но все же знакомом и понятном мире. А мы где? Черти где, или даже еще дальше!

– Благодарю за службу, – ФСБшник кивнул, нашему юному помощнику и стал развязывать лямку.

При этом его движении Черкашин, Татьяна да еще пару человек, которые стояли рядом резко отступили назад, так что мы с Андрюхой, да еще тот самый парнишка мигом очутились на свободном участке диаметром метра три.

Леший прекратил теребить лямку, медленно поднял глаза на окружающих и с ехидной улыбочкой, которая при нынешнем состоянии его лица больше походила на оскал пробасил:

– Э, граждане, может вам всем тоже пройти… – чекист кивнул в сторону санчасти. – Ваш светило медицины, как… нервы умеет лечить?

Не дождавшись реакции замершей аудитории, Загребельный вернулся к прерванному занятию и все-таки развязал туго затянувшуюся лямку. Затем он запустил руку в мешок и по очереди добыл оттуда четыре консервные банки.

– Вот берите. В общак пусть пойдут. Мы их сами втихаря жрать не собираемся.

Реакция на эти слова последовала очень странная. Люди молча, практически не отрываясь уставились на консервы. Они пожирали их глазами, и в этих взглядах читался не столько голод сколько смертная тоска. Закончилось все когда Черкашин шагнул вперед и негромко произнес:

– Вы их доктору отдайте. Он знает что с этим добром делать. – Произнеся этого ветеран сгреб в охапку Татьяну и того самого мальчишку, что принес мой вещмешок, развернул их и подтолкнул в темноту. – Идемте ребята. Чего встали!

Провожая взглядом небольшое пятно света и бредущие в нем, словно в коконе, сутулые нескладные фигуры, Загребельный негромко спросил:

– Что, голодно здесь?

Это был вопрос на который можно было и не отвечать. Мы и так знали ответ, прочли его по глазам, по лицам людей. Когда человек недоедает день-два-три, к примеру, как сейчас мы с Лешим, в нем особо ничего не меняется. Слабость там, вялость, иногда головокружение… это все понятно. А вот когда голод уже давно и настойчиво иссушает каждую клеточку твоего тела, вот это совсем другое. Тогда ты превращаешься в настоящую тень. Ты живешь под властью страха. Ведь каждый следующий день может превратить тебя в лежачий полутруп, и это станет началом конца.

– Еды действительно мало, и то по большей части собачья.

– В каком смысле собачья? – не понял я.

– Ну, или кошачья. – В густом полумраке лица Кальцева почти не было видно, но я почему-то понял, что он морщится. – Вообще-то кошачья на много лучше. Собакам жратву стряпают из всяких там отбросов и те довольны. А вот кошки существа благородные. Они что попало есть не станут.

– Погоди, ты хочешь сказать, что люди Грома тут корм для зверей жуют?

– Еще как жуют, – подтвердил одинцовец. – Ханхи практически вычистили корабли. Оружие, питье и продовольствие изымались в первую очередь. А вот на товары для зоомагазинов они как-то внимания не обратили. Ребята нашли пару контейнеров, да только вот беда, и оба они уже практически пустые. Порции с каждым днем все урезают.

– Да уж… Дела прямо скажем невеселые, – пришла моя очередь кривиться, правда, сделал я это отнюдь не из чувства гадливости перед такой провизией. Если речь станет о выживании, дерьмо жрать буду. А вот сложившаяся ситуация… При ней как раз только и остается, что страшные рожи корчить.

Однако поупражняться в этом деле мне так и не судилось. Неожиданно туннель, около которого мы стояли, осветил тусклый колеблющийся огонек небольшого масляного светильника и скрипучий слегка резковатый голос громко произнес:

– Это кто у меня тут под дверью шепчется? Да еще впотьмах… словно призраки какие. Ишь, взяли моду! А ну, живо внутрь! Сейчас я вам пургенчику сыпану для прочистки мозгов и всяких там иных мест.

Ход, ведущий к санчасти, оказался всего метров двадцать в длину. Но даже на этом протяжении он умудрился совершить два поворота: первый, довольно крутой – налево и второй, плавный – направо. В конце этой змейки, мы оказались перед наполовину отдернутой брезентовой шторой, за которой горел яркий свет. Хотя, скорее всего, мне показалось, что яркий. Да и не мудрено, после мрака-то пещеры!

Доктор вошел первым и сразу затушил коптилку, с которой выходил навстречу гостям или, как он решил, пациентам. Сейчас медика стало возможно разглядеть. Это был высокий худощавый мужчина лет пятидесяти. Традиционное для «серых» бронзовое лицо и не менее традиционные выцветшие, жесткие как пакля, стриженные ежиком волосы. Из индивидуальных черт: длинный нос с горбинкой, явно после плохо сросшегося перелома, резко очерченные скулы, тонкие губы, под очками в металлической оправе, серые, глядящие с прищуром глаза. Вот именно этими глазами, в которых то и дело проскакивали лукавые непоседливые чертики, он и оценил нас с головы до пят.