Алексей Замковой - Благими намерениями

Дом состоял из небольших сеней, в которых мы, четверо, с трудом поместились, и отделенной от сеней пестрой занавеской большой комнаты. Окна оказались действительно маленькие — около полуметра в ширину, а в высоту — и того меньше. Тихо, стараясь не скрипеть половицами, мы, один за другим, прошли в комнату. Ничего так — уютненько устроились. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я начал различать обстановку. Просторно. Вся обстановка комнаты — печь, стол и лавки. Судя по переполняющему воздух запаху, вечером здесь либо что-то праздновали, либо просто очень плотно поужинали. Естественно, с самогоном.

Раз, два, три, четыре — пересчитал я спящих, ориентируясь по неясным теням и звукам дыхания. Один — тот, который так оглушительно храпит, — спит на печи. Судя по всему — не один спит. Подойдя к печи, я заметил, что из-под занавесочки, закрывающей лежанку, выглядывает явно женская рука. А может, это женщина так храпит? Я на миг замешкался, но вспомнил, что среди полицаев, перечисленных Максимом Сигизмундовичем, никаких женщин не было. Значит, либо это храпит один из полицаев, либо — действительно женщина. Тогда, получается, полицаев здесь только трое. Чтобы развеять сомнения, я, вытащив пистолет, который вернул себе, когда мы разжились оружием для Казика, заглянул за занавеску. Так и есть — двое здесь спят. Остальные рассредоточились по комнате, беря на прицел спящих на лавках остальных полицаев.

Я дернул за рукав Крышневского. «Оружие!» — попытался объяснить жестами. Боец понял только после того, как я указал на свой пистолет, потом — на полицаев, а после — на выход. Кивнув, он принялся осторожно, стараясь не шуметь, собирать карабины. Один из полицаев, когда Августин неловко поднял с пола его оружие, чиркнув прикладом по полу, всхрапнул и завозился на своей лавке. Все замерли. Пронесло! Полицай еще чуть повозился, устраиваясь поудобнее, и снова задышал ровно.

Когда все оружие, какое мы смогли найти, оказалось вне зоны досягаемости полицаев, мы приступили собственно к захвату. Нащупав на столе небольшую лампадку, я поджег фитиль от зажигалки. Света она дала совсем чуть-чуть, но после практически полной темноты, царившей в комнате, и этот маленький, дрожащий огонек показался нам ослепительно-ярким. Увидев комнаты в новом — в полном смысле этого слова — свете, я еще раз убедился, что в пределах досягаемости полицаев нет даже вилки, в два шага подошел к печи и резко отдернул занавеску. Тут же мой взгляд встретился с перепуганными глазами женщины, блеснувшими в слабом свете на молодом — не старше тридцати лет — лице, обрамленном растрепанными черными волосами. Сколько она уже не спит? Только что проснулась, оттого что я отдернул занавеску, или уже давно бодрствует, наблюдая за происходящим в комнате? Какая разница? Главное — лежит тихо, как мышь. Вот если бы заорала… Я приложил палец к губам, показывая женщине, что нас полностью устраивает ее поведение и нарушать тишину не следует. Она все поняла и подтвердила это, мелко закивав. Я жестом показал женщине, чтобы она отодвинулась подальше от полицая — в самый угол закутка, в котором они спали. Указание она поняла без слов и исполнила так быстро, как только может выполнить указание человек, на которого наставлено несколько стволов.

Снова показав женщине, чтобы она не издавала ни звука, я ухватил храпящего на печи полицая за руку и изо всех сил дернул на себя. На пол он грохнулся с такой силой, что стоящий рядом стол аж подпрыгнул, а огонек лампадки, будто в панике, заметался, заставив плясать по стенам причудливые тени.

— А-а-а-а! Какого беса… — заорал полицай, но удар ногой под ребра выбил из него весь воздух, заставив вновь замолчать.

Зашевелились и остальные полицаи. Не все — отреагировали на шум только двое. Один шустро скатился с лавки, но тут же замер, когда в бок ему ткнулся ствол карабина. Второй, пытаясь проморгаться, начал было подниматься со своей постели. Когда до его сознания наконец дошла картина, представшая перед глазами, — четверо вооруженных, явно недружелюбно настроенных людей, держащих его самого и его товарищей на прицеле, — полицай, испустив горестный стон, снова повалился на подушку. По-моему, он даже закрыл глаза. Третий полицай не отреагировал на происходящее никак. В смысле, он что-то замычал нечленораздельное, когда раздался грохот упавшего с печи тела, но не проснулся. То ли настолько пьян, то ли спит так крепко…

С печи, напомнив мне, что не стоит полностью сбрасывать со счетов женщину, раздался тихий всхлип.

— Денис, вяжи их по очереди. Остальные — держите на прицеле тех, кто еще не связан. — Сам я метнулся к печи и, бросив на женщину угрожающий взгляд, запустил руку под подушку.

Так и есть! Под руку тут же попало что-то твердое. Наган. Хорошо, что я сбросил полицая с печи на пол! И хорошо, что додумался проверить под подушкой. Кто эту барышню знает — повернешься спиной, а она сдуру пальнет.

Полицаи не сопротивлялись. Куда уж тут — еще не успевшие толком проснуться, безоружные… Да и смелостью они явно похвастать не могли. Поэтому все четверо были связаны менее чем за десять минут. Причем тот, который спал крепче всех, проснулся, только когда его товарищи уже валялись с кляпами во рту, а его самого, не особо церемонясь, сбросили с лавки.

— А с этой что делать? — Шпажкин указал на тихонько всхлипывающую в своем закутке женщину.

— Связать, — бросил я. — Полицаев пока тащите во двор.

Убивать женщину я конечно же не собирался. Чем она виновата? Тем, что спит с полицаем? Точнее, спала, потому что своего любовника, которого только что выволокли в сени, она уже не увидит. Так, мало ли как жизнь у нее повернулась. Может, у них еще до войны отношения были… Или жизнь заставила. В любом случае живой она нам нужнее — пусть местные жители видят, что мы вершим суд справедливо и не трогаем невиновных. Звучит это, конечно, слишком… Пафосно, что ли? Но суть от этого не меняется. Кроме того, пусть расскажет немцам, что здесь произошло. Если вообще будет какое-то расследование. Ведь немцы не особо и ценят своих прислужников, как бы последним того не хотелось. Да и остальным предателям нервы попортить — вовсе не лишнее. В общем, убивать мы ее не будем. Однако и оставлять так — нельзя. А если она побежит, едва мы отойдем, к немцам? Пусть лучше посидит связанной.

— Убивать тебя никто не собирается. — Я снова повернулся к женщине. — Эти четверо ублюдков приговорены к смерти за то, что участвовали в нападении на наш отряд. И заодно — за все остальное. Так и скажешь, если тебя спросят. Поняла?

Первая попытка стащить женщину с печи закончилась для Дениса парой глубоких царапин на правой руке. Когда боец потянулся к ней, женщина завизжала и принялась отбиваться. Замолчала она только после того, как я прикрикнул и клацнул затвором «парабеллума», давая понять, что либо придется подчиниться, либо никто церемониться не будет. Впрочем, Денис особо и не церемонился — ни когда стаскивал ее с печи, ни когда вязал руки.