Марина и Сергей Дяченко - Темный мир. Равновесие

– Лиза очень сильная, – сказала я.

– Духом – да… Но колдун позаботился, чтобы во всем остальном она сделалась очень слабой…

Я вспомнила, как смотрела Тамара – «Вы еще у меня в ногах наваляетесь». И как прожигал меня взглядом Герман. Конечно, у Лизы с годами появились враги за порталом – но у меня за несколько дней их накопилось не меньше.

Гриша завинтил бутылку и встряхнул. Испарина собралась в одну-единственную каплю на рифленом дне.

– Это против законов физики, – грустно пробормотал Гриша. – Невозможно преобразовать внутреннюю влагу в воду, которой можно напиться.

– Ты «Дюну» читал? У них были специальные костюмы…

– Я помню, – сказал Гриша. – Даша, а как же Инструктор? Разве он не остановит этого… колдуна?

– Попытается.

– Даша, а если ты посмотришь… Ну, особым взглядом… Может, разглядишь что-то снаружи? Ты говорила, видишь землю прозрачной – ну так попробуй!

Я протерла воспаленные глаза. Сосредоточилась – теперь это стоило большого труда. Глубоко дыша, будто под тяжелым грузом, я огляделась вокруг, пытаясь проникнуть взглядом за пределы нашей бетонной коробки.

Тревожный красный свет был похож на аварийную лампу, мигающую на пыльном забытом пульте. Как в фильмах про глобальную катастрофу – наверху давно развалины, а в глубокой шахте на пульте военной базы все мигает, предупреждает, беззвучно кричит об опасности красный огонек. Я посмотрела на Гришу – он был весь серый, седой от горя и страха за Лизу и казался много старше своих лет. Вместо его неудачных граффити, которые так и не открылись рамками, на стенах были криво написаны слова: «Откройся… Откройся… Пожалуйста, открой… Помогите…»

И четыре слова резко выбивались из серой тьмы, написанные фосфоресцирующей синей краской: «Папа идет на помощь».

Я мигнула. Красный отблеск пропал, я снова смотрела на мир обычным, обыденным взглядом, и никаких надписей на стене не было. А если поглядеть вот так…

Мир изменился. Красное мигание сделалось быстрее, заполошнее, и синие буквы проступили ярче: «Папа идет на помощь».

Я уже видела эту надпись. Сделанную тем же почерком, с точностью до мелкой линии. На стене больничной палаты, где умирала Маша Хлебникова и где Тень-Герман чуть не убил меня. Позже я расспрашивала Инструктора, что бы это значило, а он объяснил, что я видела, скорее всего, материализовавшийся бред – отец девочки Маши так мечтал ее спасти и даже верил, что ему это удастся…

«Папа идет на помощь».

– Даша, – сказал Гриша. – Ты что-то увидела?

– Подожди…

Я идиотка. Мне надо было дожать колдуна, заставить рассказать про моего отца. Хотя… он мог бы соврать. Или отказаться говорить. Я была не в том положении, чтобы чего-то требовать.

Я вспомнила: янтарный чай бежит из фарфорового носика в белую чашку. «Кто мой отец?» – «Великий маг… других миров и времен. Древнее меня. Он выходец из Темного Мира, но из тех времен, когда он еще не был Темным»…

– Папа? – тихо спросила я вслух.

Ничего не произошло. И что это я размечталась – конечно, «великий маг»! Дочь чуть не сдохла в той больничной палате и позже, когда Тень угрожала маме… Он мне помог?! Нет. Да и сколько у него вообще дочерей? Почему он бросил мою маму в тот момент, когда был ей больше всего нужен?!

Я подошла к стене, на которой фосфоресцировала надпись. Дотянулась ладонью до первой буквы «о»…

Бетонная стена завибрировала под моими пальцами.

Автобус катился по дороге, наша веселая воспитательница не давала песне умолкнуть ни на секунду. Сама пела громко, немного фальшиво, но очень жизнерадостно.

Я сидела справа, у окна. Помню, как разогрелось от солнца жесткое кожаное сиденье, как вырвалась в открытое окошко и зареяла на ветру полосатая занавеска. Автобус был старый, но еще крепкий, с сизыми стеклами в светлых металлических рамах, а у водителя под ветровым стеклом висела кукла с длинными волосами. Я помню, как с интересом поглядывала на эту куклу…

А потом нас подбросило на кочке, и еще раз, и еще – я больно стукнулась о поручень. Воспитательница обернулась к водителю, что-то возмущенно спросила… И вдруг завизжала. Этот визг невозможно забыть – как, как так вышло, что я его забыла?!

Водитель матерился, перекрикивая вой ветра. Вылетело стекло, потом второе. Воспитательница накрыла собой двух малышей на переднем сиденье. Я же помню – белая от ужаса, она накрыла их собой, хотя автобус мотало так, что ее руки вот-вот должны были сорваться с поручня…

А потом меня вдруг бросило в сторону. Я помню, как отвратительно трещало стекло и зависали, разлетаясь, осколки. Я летела спиной вперед, страшно долго летела, не могла даже крикнуть – перехватило дыхание…

А потом наступила вода. Она была похожа на стекло, и от холода сразу заболело все тело. Холодная вода не остужает – она болит.

А потом я погрузилась в темноту и лед.

А потом сквозь эту смерть прорвался поток света.

– Даша, что случилось?!

Меня колотило так, что я боялась откусить язык.

– Даша?!

– Мой отец… Он знал, что случится… все это. Он знал наперед…

Гриша ласково взял меня за руки:

– Может, у тебя просто… ты слишком…

Я замотала головой так убежденно, что даже тусклый фонарь, кажется, засветился ярче. Гришины руки стиснулись на моих запястьях:

– И что нам делать?!

Я кивнула:

– Отойди, пожалуйста, от двери…

Гриша попятился. Я встала напротив двери – тяжелой, наглухо запертой двери бомбоубежища, без единой зацепки, скважины или ручки. Я поглядела на дверь и испугалась до липкого пота.

Если у меня сейчас не получится… Значит, все, что я видела, – бред.

Я сплела пальцы, как это делала Лиза. Не решилась. Размяла ладони. Потом вспомнила, как убегала по крыше Тамара и как я силой воли притянула ее к себе…

«Это закрытый кластер твоей памяти! Ты забудешь сказанное и вспомнишь, когда придет время!»

Его лицо светилось сквозь толщу воды, спокойное и уверенное. Пузырьки из моего рта поднимались кверху – но в этом зрелище больше не было паники. Был праздник: воздушные шары. Елочные игрушки. Пузырьки, летящие на свет, играющие радужными яркими боками.

«Ты ключ . Не амулет, а ты. Не заклинание, а ты. Ты откроешь любую дверь. Попробуй».

Я глубоко вдохнула – и резко опустила руку, разрубила воздух ребром ладони. Дверь бомбоубежища, неуязвимая и древняя, ухнула, заскрежетала и распахнулась, будто форточка нашей общаги под порывом сквозняка. Снаружи прорвался новый воздух – и стылый дух внешнего подземелья показался мне кристально чистым в тот момент.

Грохот долго отдавался в подземных коридорах. Сверху, из невидимой щели, выползла струйка засохшего цемента и заструилась по стене.